Таврида: земной Элизий

Тем временем наступила зима с горными заносами и штормами. В эту пору южный берег оказывался вовсе отрезанным от губернии, а с рабочими становилось особенно трудно. Было от чего прийти в отчаяние и опустить руки. Но Стевен не мог отступать: раз опыт начат, нужно довести его до конца.

Он писал своим друзьям о Никитском буруне, называя его «лагерем скорби», и продолжал начатое дело. Он не терял драгоценного для садовода осеннего времени и работал с маленьким отрядом местных людей: перекапывал землю, чистил участки от бурелома, пересаживал сосновый молодняк с яйлинских высот.

Стоило многих усилий обзавестись крышей для жилья, библиотечки, гербария.

Дом был поставлен на той самой площадке, где росло знаменитое дерево. Так хотелось Стевену. «Патриарх», казалось, был вдохновителем трудов, опорой его и советником. Может быть, он сообщал Стевену тайны вскормившей его почвы и рассказывал о тех прекрасных деревьях, которые некогда составляли его общество и исчезли с незапамятных времен. Почему бы им не быть здесь снова?

Стевен пришел к заключению, что следует сделать большие посадки именно этих древнейших пород: кевовых и родственных им фисташек, сосны и можжевелового дерева, в местах влажных – «плачущей ивы» и маслины, обильно произраставшей на склонах во времена давно прошедшие. Некоторым никитским маслинам было не менее пятисот лет. Стевен спешил отделить от этих сильных, плодоносящих деревьев молодые побеги для маслиновых рощ. В 1813 году Стевен заложил «школу» в три тысячи маслин, через три года он увеличил ее до десяти тысяч.

Стевен возлагал на маслины большие надежды. Он считал, что именно эта культура должна обогатить край, и предполагал сделать правильные посадки не только в южнобережных садах, но и по всему южному склону Яйлы. Для этого нужно было постепенно расчищать дикорастущие заросли и подготовлять почву. В опыте своем считал он первоочередным определение сорта старых деревьев, что давало возможность выбрать лучшие для разведения. В отчете 1816 года он писал: «По трехлетним наблюдениям нашим оказалось, что между старыми масляничными деревьями, насаженными на южном берегу прежними греческими и генуэзскими поселенцами, находятся некоторые сорта, весьма различные между собой величиной, образованием плодов и ростом дерев. Самым плодороднейшим оказался тот, у которого сучья висящие и плод сердцеобразный».

На распаханных с величайшим трудом участках Стевен сеял лес, плодовые деревья и травы. Устраивая «экономический сад», парки, цветники, ему пришлось выдержать борьбу с фантастическими планами англичанина Гульда, который, не зная земли и не имея представления о крымской зиме, убедил в свое время Потёмкина в том, что померанцы и лимоны будут здесь произрастать не хуже, чем в Южной Италии. Не так-то легко было уверить дюка Ришелье и местных помещиков, что померанцы и лимоны будут вымерзать, а если и приживутся, то дадут плоды столь слабые, что они не оправдают громадных усилий, которые надобно затратить на эти чуждые таврической земле деревца. Вместо них Стевен советовал рассаживать маслину, смоковницу, грецкий орешник, шелковицу. Именно эти деревья должны явиться доходнейшими в садоводстве Крыма.

В своем «экономическом саду» высадил Стевен огромное количество черенков этих избранных им деревьев, а также айвы, груш, яблок, хурмы, вишен и черешен. Он совершал чудеса прививок и скрещиваний, которые дали множество новых сортов. У источников, канавок, в местах затененных посадил Стевен кусты разносортной смородины, малины и крыжовника. Высаживал Стевен и овощи, те, которые были в диковину на русских рынках: цветную и брюссельскую капусту, артишоки и земляную грушу. Для пользы края нужны были «мануфактурные травы», и Стевен сеял дикую сою, земляной орех, ворсовальную шишку, мяту и пиретрум. Особое значение придавал он посеву лаванды, которой ныне славятся крымские поля. Он посеял семь сортов этой пряно-душистой травы.

Еще овраг покрыт был дикими зарослями, среди которых кое-где чернели распаханные участки, а молодая поросль в «школах» уже покрылась мягкой хвоей и разноузорными листьями. Окрепнув в теплых, влажных питомниках, деревца пересаживались в грунт по двум террасам, построенным здесь самой природой, и очень быстро приобретали облик и повадку взрослых деревьев. Вырастали знаменитые рощи пробкового дуба, румяного земляничника, голубого пушистого кедра, падуба, широко раскидывающего легкую сеть своей мелкой листвы, и важных темных кипарисов. Неподалеку от «патриарха», на выступе, открытом морским ветрам, посадил Стевен лучший из выращенных в «школе» экземпляров гималайской сосны, быть может, самое великолепное из всех деревьев нынешнего сада. Стевен очень любил сосны. Может быть, они напоминали ему его детство, проведенное на севере. Он был уверен, что дикие скалистые уступы Никитского буруна хорошо примут калифорнийских, канадских, гималайских переселенцев.