Таврида: земной Элизий

Но во все годы тяжелого, упорного садоводческого труда, хлопот хозяйственных, забот административных Стевен оставался прежде всего ученым ботаником. С грустью думал он о том, что главное, любимое дело приходится делать ему урывками, в свободное от хозяйственных занятий время. Но и в эти немногие часы успевал он сделать многое. Изучение южнобережной дикорастущей флоры вел Стевен и за пределами Никитского сада, и в своем «ботаническом партере».

Теперь Стевен хорошо знал своеобразие растительного мира от Ласпи до Капсихора. Знал, что границей полыни надо считать Партенит, что земляничное дерево с его удивительной розовой корой не растет восточнее Кастеля и что излюбленным его местом являются скалы и обрывы, обращенные к морю. Знал, что лучшие экземпляры древовидного можжевельника находятся в Симеизе и Мартьяне близ Никиты, а древнейшие породы местных сосен надо искать западнее Судака; все эти наблюдения явились в результате многочисленных поездок и пешеходных путешествий Стевена. Он считал своей обязанностью обозревать вновь заводимые сады, по пути пополняя свой гербарий и делая ботанические записи.

У Стевена были прекрасные гербарии. Каждое засушенное растение еще имело и свой акварельный портрет. Это нужно было, чтобы сохранить все оттенки цвета, пропадающие при самой тщательной и тонкой сушке. И всё-таки гербарий был кладбищем растений. Совсем другое дело – «ботанический партер» Стевена, его опытные посадки дикорастущих обитателей северного и южного склонов Яйлы, степи и побережья. Здесь Стевен сеял и сажал деревца и травы, взятые им в различных местах полуострова, и наблюдал, как буйно прорастали одни, как томились и глохли другие, сравнивал, перемещал, менял почвы, подсолнечность, высоту над уровнем моря. Но ему мало было сличения местных растений, он высевал и высаживал на той же самой почве семена, черенки, взятые из различных стран Европы, Азии, Америки. Особенно занимало его сличение крымских дикарей со средиземноморскими. Это давало ему возможность делать выводы о тех травах и деревьях, родиной которых был Крым. В «ботаническом партере» Стевен наблюдал живую жизнь растений, подсматривал тайны брака, болезней и смерти. Делая различные опыты, видел он превращения, которых не мог вообразить себе и сам Овидий, и обычную повседневную жизнь растений, в которой, казалось, нечего было и примечать. Однако эта повседневная жизнь была замечательна не для одного Стевена – о ней хотели знать все его друзья-ботаники. Письма Стевена наполнены ботаническими событиями, которые непосвященным могли бы показаться ничтожными. Работая как наблюдатель, садовник и даже землекоп (ему приходилось самому частенько браться за лопату), Стевен мог делать свои обобщения с той ясностью и уверенностью, которые даются хорошо проверенными опытами. Ничего не пропуская, он вел дневники наблюдений, которые впоследствии послужили основой для его книг и статей о флоре Крыма.

Шли годы, и больше не существовало дикого оврага – на месте его разросся великолепный Никитский сад. В нем было несколько тысяч видов различных растений.

Сад шел уступами и был увенчан на вершине холма круглым открытым «храмом» (беседкой в античном вкусе). Беседку поддерживали шесть колонн. На темном фоне зелени и серых скал она сияла своей белизной. От нее шли вниз прекрасно устроенные дорожки с лестницами и маленькими площадками для отдыха. Вдоль этих парадных дорожек стояли кадки с растениями, для которых крымская зима слишком сурова. Здесь были апельсиновые и лимонные деревья, олеандры и редкие кактусы.

«Старики» – свидетели времен минувших – как бы служили вехами сада, возглавляли его. Восточная граница парка была означена плакучей вавилонской ивой, неизменно останавливавшей внимание путника. От нее шла аллея к центру, где и находилась парадная часть парка с куртинами, розарием и беседкой. Пятисотлетняя маслина возглавляла молодую масличную рощу. Выше, вокруг «патриарха», находились «школы, питомники, оранжереи». Здесь же появились теперь различные здания: библиотеки, гербарий, контора, где жили служащие и находилось училище садоводов.

Стевен жил в маленьком домике, заваленном коллекциями. При нем были две комнаты для посетителей сих мест. Как свидетельствует Муравьёв, «утонченность в угощении не довольствуется здесь предложением путешественнику всего нужного к отдохновению, она желает дать и уму его приятное занятие: в одной из комнат стоит шкаф, наполненный книгами, разумеется, ботаническими, между ними – прекрасное издание Палласа “Путешествие на юг России”, все собранные здесь сокровища служат к удовольствию или удовлетворению любопытства гостей».

Для «высокопоставленных особ», посещения которых становились всё чаще и чаще и пребывание долговременнее, строилась особая дача.