Таврида: земной Элизий

Но Воронцов получил генерала от инфантерии за отличие по службе в дни, когда процесс декабристов еще не закончился и Николай был в особо подозрительном настроении. То, что Воронцов продолжал управлять Новороссией и после смерти Александра I, свидетельствовало о безукоризненной благонамеренности графа. Иначе новый царь не доверил бы ему полномочия столь значительные.

Новороссийский край в то время состоял из трех обширных губерний (Херсонской, Екатеринославской и Таврической) и Бессарабской области. Крым был лишь маленькой частицей этого огромного и сложного хозяйства. Между тем, он составлял для России нечто большее, чем губерния или область.

Крым был олицетворением черноморской политики Русского государства.

Крым был сокровищницей южных природных богатств.

Крым связывал Россию с миром античной древности, колыбелью европейской культуры.

Казалось бы, всё содействовало процветанию Крыма, не в пример всем другим местам.

Но чиновники канцелярии генерал-губернатора Воронцова и чиновники разных ведомств по Новороссии вели себя так же, как чиновники всех русских губерний в недобрые времена Николая I. Они строчили входящие и исходящие, накапливали горы кляуз и прошений, запутывали дела и брали взятки. Замысловатые их мошенничества, в которые замешивались и самые крупные особы, мог описать только Гоголь. В Новороссии для запутывания дел и взяток был больший простор, чем в других местах, потому что здесь всё созидалось, насаждалось и расселялось.

Крым был в этом смысле особенно благодатен. В Крыму начальники канцелярий и крупные чиновники больше отсутствовали, чем находились в своих присутствиях. Роскошная отдохновительная жизнь магнатов была великим соблазном. Соблазн, кстати, требовал и денег. Малые соблазнялись примером своих начальников; они тоже хотели наслаждаться красотами. Может быть, именно потому их бесцеремонность и жадность потеряли меру.

Восстание 1830 года, именовавшееся раньше «чумным бунтом» или даже «бабьим бунтом», произошло не в каком другом месте воронцовского наместничества, а именно в Крыму, в Севастополе, в 68 верстах от резиденции самого Воронцова, при содействии самых угодных ему чиновников (ведь для Крыма подбирались лучшие) разных званий и должностей: Столыпина, Херхулидзе, Локателли, Ланга, Верболозова, Шрамкова и других, имена которых неизвестны.

Дела и проекты

Граф Воронцов ненасытен в тщеславии.

Из «Записок» декабриста С.Г. Волконского

Воронцов был методичен, тверд, утонченно и беспощадно вежлив. У него была выправка воина и размеренные движения чиновника. Его голос, оставаясь повелительным, «бывал отменно нежен». Его взор казался пристальным и проницательным, но как бы скользил поверх собеседника. Сухие поджатые губы умели складываться в приятнейшую улыбку, которая многих обезоруживала.

Из Англии, где прошли его детство и юность (чем он безмерно гордился), вывез он свои понятия о праве и государстве (впрочем, удобно менявшиеся), а также и уменье заботиться о своем здоровье. В Петербурге, B Одессе, в Крыму и за границей он вставал, работал, ездил верхом и обедал в одни и те же часы. Даже любовные дела он укладывал в строгий регламент.

Литератор Соллогуб удивлялся «вечно улыбающемуся самообладанию» Воронцова. Однажды, рассказывает Соллогуб, привели к Воронцову арестованного татарина: «Он весь трясся как в лихорадке, и посиневшие губы его так пересохли, что он едва мог произносить слова… “Что такое, любезный? Да успокойтесь… встаньте… Что такое? В чем дело?” – с своей неизменной улыбкой и протягивая ему руку, спросил Воронцов. Уверив арестованного, «что всё объяснится к лучшему для него», Воронцов обратился к другим просителям и другим делам. «Ваше сиятельство, что прикажете насчет этого татарина?» – спросил адъютант, который присутствовал при трогательной сцене. «А, этот татарин? Он очень вредный, судя по докладам, шпион… поступить с ним по обыкновению, повесить его…» – всё не переставая улыбаться, сказал Воронцов.

Таков был граф Михаил Семенович Воронцов, и не так-то легко было его раскусить. Был он образованнейшим сыном века или шарлатаном? Обладал он государственным умом или самовлюбленностью удачливого чиновника? Многие стремились разгадать эту загадку, но из современников, быть может, один Пушкин понял Воронцова вполне.