Таврида: земной Элизий

Пушкин любил бродить по Гурзуфу, заглядываясь на темные силуэты башен:

Когда луна сияет над заливом,
Пойду бродить на берегу морском
И созерцать в паденьи горделивом
Развалины, поникшие челом.

Так вот они, исторические «воспоминания», о которых думал Пушкин еще на корабле. Не только древние храмы, Пантикапея, Митридат, но и Средневековье, воины в латах, рыцари, которые, быть может, сражались у этих стен, поминая имена своих меланхолических дам… «Гений» Средневековья, мечтательный «гений», вдохновлявший Батюшкова на развалинах замка в Швеции[90], обитает в этих руинах:

В развалинах унылый бродит гений
И ждет поэт минутных вдохновений.

Но вдохновение поэта-историка и здесь не пришло к Пушкину. Генуэзские руины оставались для него лишь частью гурзуфского пейзажа. Они вызывали у него скорее философские размышления, чем образы истории.

Мифологические предания, казалось, «были счастливее воспоминаний исторических». У руин храма Дианы[91], близ Георгиевского монастыря, Пушкина «посетили рифмы». Миф о кровавом алтаре богини, о прекрасной жрице Ифигении и дружбе Ореста и Пилада уже не раз вдохновлял поэтов. Но Пушкина посетили рифмы отнюдь не для того, чтобы вслед за своими предшественниками воссоздать античное сказание. Пушкин воспользовался мифом лишь для политических намеков. Они вели к первому посланию Чаадаева, сыгравшему немалую роль в распространении революционных идей в России.

Животрепещущие темы современности гораздо больше волновали Пушкина, чем тени классического прошлого.

Единственным крымским историческим памятником, который, казалось, вдохновил Пушкина, был Бахчисарайский дворец.

Осмотр дворца не доставил Пушкину особого удовольствия, и он «обошел его с досадою на небрежение, в котором он истлевает, и на полуевропейские переделки некоторых комнат». Однако свое описание современного состояния дворца в эпилоге «Бахчисарайского фонтана» Пушкин считал «подробным и верным».

В то время Пушкин еще не придавал значения исторической точности и подробностям в произведениях с историческим сюжетом. Он не стал бы рыться в архивах или скакать за тысячи верст за этими подробностями, как делал позднее. Для «Бахчисарайского фонтана» не производил он особых разысканий, а «суеверно перекладывал в стихи рассказ молодой женщины»[92].

Пушкин довольствовался этим повествованием и тем, что видел в Бахчисарае. Он не думал изображать какого-нибудь реального Гирея (хотя события, правда, не без некоторых противоречий, соответствуют царствованию Крым-Гирея, т. е. 60-м годам XVIII века). В поэме Гирей должен был явиться лишь носителем тех мрачных черт, которыми отличались все крымские ханы, предводители хищнических набегов и разбоя.

Во время своего путешествия с генералом Раевским и общения с ним в Гурзуфе Пушкин, несомненно, получил много сведений по истории Тавриды. Он понял, что это «страна важная, но запущенная». Раевский в юности служил под началом Потёмкина и хорошо знал его. Путешествие по Новороссии (совместное с Пушкиным) вызвало его на разговоры о светлейшем. Он писал дочери в Гурзуф о том, что укоренилось ложное мнение, будто Потёмкин «всё начинал, ничего не кончил. Потёмкин заселил обширные степи, распространил границу до Днестра, сотворил Екатеринославль, Херсон, Николаев, флот Черного моря, уничтожил опасное гнездо неприятельское внутри России приобретением Крыма ‹…› а не докончил только круга жизни человеческой».

Через два года после того, в Кишиневе, Пушкин в «Исторических замечаниях» дал характеристику Потёмкину вполне в духе оценок Раевского. Он писал, что в длинном списке любимцев Екатерины, «обреченных презрению потомства, имя странного Потёмкина будет отмечено рукою истории ‹…› ему обязаны мы Черным морем…»

Пушкин резко осудил Екатерину за попустительство своим любимцам и любовникам и одного Потёмкина выделил из их толпы как человека большого размаха и своеобразного характера. В 30-е годы Пушкин особенно интересовался Потёмкиным и был знатоком его автографов. Тогда он и записал несколько анекдотов о Потёмкине со слов Загряжской и по воспоминаниям крымских рассказов генерала Раевского. Эти анекдоты вошли в так называемые «Застольные разговоры» и содержат довольно яркую характеристику светлейшего со всеми его отвратительными и привлекательными чертами. Он у Пушкина и самодур без стыда и совести, и человек справедливый. Он прозорлив и легковерен в одно и то же время. «Надменный в отношениях своих с вельможами, Потёмкин был снисходителен к низшим». Он знал, что такое война, и мог вдохновить такого воина, как Раевский. Потёмкин советовал ему «укреплять врожденную смелость частым обхождением с неприятелем».

Таков был светлейший князь Тавриды в записях Пушкина.

ii

В 1825 году, через пять лет после Пушкина, Крым посетил другой поэт, автор незадолго до того нашумевшей комедии «Горе от ума» Александр Сергеевич Грибоедов.