Таврида: земной Элизий

К Тавриде неоднократно возвращается Пушкин в северном своем романе «Евгений Онегин».

Казалось, во время работы над первыми главами Пушкин весь был во власти крымских воспоминаний. Меж строф рисует он скалы, холмы, деревья Тавриды, портреты Раевских. Начальные строфы последней главы «Евгения Онегина» говорят о юношеских порывах, сменившихся годами суетной молодости, когда муза его служила «произволу страстей»:

Но Рок мне бросил взоры гнева
И вдаль занес…

Муза вновь зовет его к возвышенным мечтам, высоким чувствам:

Как часто по брегам Тавриды
Она меня во мгле ночной
Водила слушать шум морской,
Немолчный шепот Нереиды,
Глубокий вечный хор валов,
Хвалебный гимн отцу миров!

Морская стихия, гурзуфские скалы и «струи» стали для Пушкина символом молодости и романтических увлечений. На смену им явилась новая муза, приблизившаяся к будням жизни. Об этой измене мечтаниям юности и говорит поэт книгопродавцу, требующему у него новых произведений («Разговор книгопродавца с поэтом»). Воспоминания Фауста о «пламени чистой любви» («Сцена из Фауста») связаны с прекрасной страной, описание которой опять приводит Пушкина в Тавриду, на склоны гурзуфских гор:

О сон чудесный!
О пламя чистое любви!
Там, там – где тень, где шум древесный,
Где сладко-звонкие струи…

В конце 20-х годов на новом переломе жизни Пушкин навсегда прощается с увлечениями юности. Прощается он и с Тавридой.

Онегин едет путешествовать по России. Из Тамани попадает он в Крым:

Он зрит поэту край священный…

Путешествие Онегина дает возможность Пушкину еще раз вернуться к лирической теме Тавриды.

Десять лет прошло с тех пор, как Пушкин, проснувшись на рассвете, увидел Гурзуф, но ничто не ушло из его памяти. Как бы сызнова ослепленный лазурью и блеском, писал он в черновых набросках «Путешествия Онегина»:

Сияло всё…

Зачеркивал и снова писал то же самое, опять зачеркивал и вновь писал.

Странствия в прошлое

Волшебный край! Воспоминанья

Священной тенью облегли
Сей отдаленный край земли…

А.С. Пушкин

Не приморскими видами я любовался: перебирал мысленно многое, что слыхал и видел.

А.С. Грибоедов

i

Пушкин сам признался, что во время пребывания своего в Крыму он не был особенно внимателен к «воспоминаниям историческим». Казалось, он даже хотел подчеркнуть это свое равнодушие к тому, что составляло главный интерес путешественников, являвшихся в Тавриду. В примечаниях к «Бахчисарайскому фонтану», не без умысла, поместил он «Отрывок из письма», где сообщал о том, что древнейшие памятники не произвели на него никакого впечатления. О пребывании своем в Керчи он писал: «Я тотчас отправился на так названную Митридатову гробницу (развалины какой-то башни); там сорвал цветок для памяти и на другой день потерял без сожаления. Развалины Пантикапеи не сильнее подействовали на мое воображение. Я видел следы улиц, полузаросший ров, старые кирпичи и только».

Впрочем, был исторический памятник в Крыму, который привлек внимание Пушкина. В черновиках стихотворения «Желание»[86] мы находим строки, которые посвящены так называемой генуэзской крепости[87] в Гурзуфе:

Как я любил над блещущим заливом
Развалины, венчанные плющом,
Они стоят в забвеньи горделивом…

Выйдя за пределы селений, Пушкин поднимался по крутой тропе к развалинам. В то время еще существовали башни, одна из них – восточная – сохранилась полностью. Западная представляла собой руины с нависающим кое-где над провалами стен зубчатым карнизом:

Развалины, поникшие челом…[88]

Две башни соединялись высокой полуразрушенной стеной, так что можно было представить себе размеры и рисунок укрепления.

Старик Сатурн в полете молчаливом
Снедает их…[89]

С тыльной, теневой стороны башни и стены были укрыты темно-зелеными каскадами плюща.

В густых зарослях виднелись старые могильные плиты и «столпы гробов, обвитые плющом». Здесь в тенистой роще на северном склоне генуэзской скалы, по-видимому, находилось заброшенное греческое кладбище. Это уединенное тихое место любил посещать Пушкин. Здесь бродил он, разглядывая «стен углы и башни… и надгробия». Тоскуя по Гурзуфу и вспоминая его, Пушкин писал:

Близ ветхих стен, один над падшей урной,
Увижу ль я сквозь темные леса
И своды скал, и моря блеск лазурный,
И ясные, как радость, небеса.