Театр души

Затем Онорина думает, в тысячный раз, о всех своих особых жестах и ритуалах, которые вынуждена была использовать в детстве, чтобы отвести от кого-то опасность или вылечить.

Онорина: Мне всегда надо было защищать членов семьи от смерти.

ДжМ: Кого именно?

У меня в голове время от времени проплывают гипотезы: Онорина была последней из трех детей, родилась гораздо позже первых двух; возможно, она возложила на себя ответственность за то, что после нее не родился никто. Она все время говорит, что ее называли «последней младшенькой». Было ли это положением нежно любимой? Разве она не избавилась, в каком-то смысле, от всех моих детей в начале сессии? А что же ее собственное невыполненное желание иметь детей? Все ее ритуалы и колдовство — не предназначены ли они, часом, защитить детей от ее желания избавиться от них?

Онорина: О, но это же понятно. Мне надо было защищать родителей и больших детей.

ДжМ: А «последняя младшенькая»? Почему ей надо было это делать?

Онорина: Я всегда чувствовала такое одиночество... Подростком я все свободное время проводила, присматривая за чьими-нибудь детьми. Все знали, как я люблю детей. Однажды я случайно уронила трех малышей; я их везла в машинке, а она неожиданно перевернулась и все малыши выпали. Я их подобрала, а потом они опять выпали. Это ужасное воспоминание. (Долгое молчание.)

Я наконец прошу ее рассказать мне побольше о своих мыслях по поводу моих «детей-цветов». Пытаясь это сделать, она прокручивает множество случаев, когда, несмотря на ее усилия, она так и не могла ничего толком достичь. У нее «не было сил», «не хватало решимости» и т.д. Она снова пытается думать о моих «детях-цветах», но высказывает еще одну старую жалобу на себя самое: если она позволит себе все свои агрессивные и враждебные мысли, то станет презренной личностью. Фактически, она указывает, что ее чувства ненависти опасны, не только потому, что детская мегаломания наделила их всесилием, но еще и потому, что она рискует убить все, что есть в ней любящего и защищающего. (А фактически, это и были истинные качества Онорины.)

ДжМ: Другими словами, Ваша колдовская агрессивная сила на самом деле не действует? Даже малыши, которых Вы дважды уронили на землю, и то не пострадали.

Онорина: Столько тревоги из ничего — почти смешно, правда? (Она смеется.)

ДжМ: Бессилие всех этих магических мыслей, факт, что они не действуют — может быть, это даже худший удар по собственному образу?

Опорииа: Да, правда. В конце концов, если все эти плохие мысли, которые врываются в меня так часто, никому не вредят — ну какая тогда от них польза!

Так маленькая Онорина, переполненная агрессивными чувствами, робко вышла на аналитическую сцену. Была ли это новая Онорина, которая сама выкинула из материнской утробы всех детей, которые могли бы «процветать» там после нее? В любом случае, именно этой Онорине впервые за шесть лет выпал случай самой произнести свой текст и попросить о понимании.

ПОЗАДИ ЭДИПАЛЬНОГО СЮЖЕТА: ДРАМА СМЕРТИ

Если мы далее поразмыслим о двойственных объектах, играющих центральную роль в психическом театре Я (фетишистский объект, фобийная ситуация, навязчивые мысли), то амбивалентность каждого творца к этим творениям становится очевидной. Свыше и помимо их власти защищать детское Я от фантазий о наказании кастрацией (которой заслуживают, по ощущению ребенка, все сексуальные удовольствия, из-за его инцестуозных желаний), они передают краткое послание в финальном акте этой пьесы: объект, о котором идет речь, всегда действует как связующее звено между субъектом и кем-то еще. Но кто этот Другой? И почему Я должно ходить по жизни долгим кружным путем симптоматических действий или мыслей? В мои намерения не входит исследование множества сложностей, содержащихся в этих индивидуальных психических драмах; я хочу лишь показать последний поворот каждой истории.

Фетиш, который позволяет определенную форму сексуального удовольствия, в то же время защищает своего создателя. Это двойная защита: от эдипальной мести и от околдованности сексуальным стремлением к полному слиянию, которое может накликать психологическую смерть (так как его цель — слиться воедино с матерью младенчества, пусть и ценой утраты своей собственной идентичности в качестве личности; возвращение в утробу — это стремление к небытию, нирване). Таким образом, фетиш выполняет функцию кои-трфобийиого объекта, который магически охраняет индивида не только от кастрации, но и от уступки желанию-и-страху быть сожранным, слиться в одно с первичной матерью-вселенной.