Театр души

Вынуждение, заставляющее повторять эти сцены, приносящие страдание, парадоксальным образом раскрывает нам одну из фундаментальных функций Я, ибо оно демонстрирует, самой своей неумолимостью, отчаянную потребность сохранить, любой ценой, чувство Эго-идентичности. Конструкции симптома как черты характера и сублимации отражают основные сценарии, которые и составляют психический репертуар каждого субъекта и являются интегральной частью нарциссической и либидинальной экономики каждой личности; как таковые, они являются частью системы психического выживания. Выживание, в таком контексте, означает как сохранение чувства собственной ценности, так и способности любить и заботиться о других, в равной степени. Иногда мы можем сохранить это тонкое равновесие только ценой симптомов. Таким образом, наши анализируемые, чьи симптомы приносят душевную боль и ограничивают их свободу жить и любить, непримиримо сражаются за сохранение своих симптомов, хотя и просят аналитика убрать эти препятствующие силы из их внутреннего мира.

Театр неврозов, или, скорее, невротическая часть репертуара Я, начинается с эдипального кризиса, двойной драмы с гомосексуальным и гетеросексуальным сюжетом. Каждый ребенок в своей психической бисексуальности ревностно желает полностью и единолично обладать обоими родителями. Желание быть родителем того же пола и обладать другим родителем так же страстно сочетается с желанием быть родителем противоположного пола и обладать родителем того же пола. Детское собственничество стремится обрести власть и привилегии обоих членов родительской пары. В бессознательных сценариях каждого из нас эти особенно любимые и желанные люди символически представлены их полом или половым органом.

Если фаллос (в отличие от пениса символизирующий союз и плодородие, которые принадлежат обоим полам и объединяют их) приобретает свое истинное значение, то ребенку, мальчику или девочке, гарантировано его или ее место и гендерная идентичность. Но если вместо этого пенис отделяется от своего символического значения, то для обоих полов из этого возникает множество драматических сцен. Родительский пенис, объект идеализации и домогательств для всех детей, играет разную роль, не только в зависимости от анатомического пола анализируемого, но и от того, в какой мере он стал или не стал символом половой комплементарности. Это фундаментальное означающее (Lacan, 1966) также определяет, каким образом в бессознательном представлены женские гениталии.

Поскольку вагина недоступна взору, это создает проблемы как мальчикам, так и девочкам. До тех пор пока репрезентация вагины получает благоприятное освещение в воображении благодаря своему фаллическому значению (женский генитальный орган требуется пенису для дополнения и придает ему его половое значение и наоборот), она подвергается риску стать не только обособленной репрезентацией, но и безграничной, и потенциально опасной. Как плохо определенная и невидимая единица эта половая репрезентация впредь может бесконечно смещаться на любое подозрительное внешнее пространство или объект: узкие туннели, открытые окна, пустынные улицы, глубокую воду, землю, воздух, высоту и глубину. Выбор, как и сама репрезентация, безграничен!

Когда отсутствует психический сценарий, способный объединить два пола в акте любви, в котором каждый пол становится причиной для существования другого, тогда автономный пенис рискует стать объектом, который в психическом репертуаре рвет и калечит, в то время как безграничная вагина, отделенная от своей функции любящего и желающего вместилища для пениса, становится органом, который может давить, душить и кастрировать все, что встречает на своем пути.

Давайте теперь вернемся к нашим двум иллюстративным сценариям с их неуловимым значением. Хлыст как «наказующий пенис» и пустынный бульвар как «удушающая вагина» легко улавливаются аналитическим слухом. Но это не означает, что эти поврежденные символические объекты легко поддадутся интерпретации в такой форме. Такие интерпретации не будут иметь никакого воздействия до тех пор, пока персонажи и решающие события прошлого, а также аффекты, связанные с этими значащими объектами, остаются в тени и не находят, спонтанным образом, своего места на психоаналитической сцене. Отчаянное горе маленького ребенка, как и сила детских желаний, должны дождаться своего времени, чтобы получить значение во взрослом контексте.