Г-жа А. говорит о своем вчерашнем посещении парикмахера, событии, которое всегда наполняет ее трепетом, потому что при этом необходимо ехать на машине. Начиная с подросткового возраста, выход из дому переполняет ее тревогой. Последние несколько лет роль контрфобийного объекта выполняет, более-менее успешно, ее муж, присутствие которого смягчает ее страхи. Также ей помогают с ними справиться исподволь призванные на помощь мать или подруги. Когда она отправляется к парикмахеру, ей обычно удается, под разными туманными предлогами, уговорить подругу прогуляться с ней, а заодно зайти к парикмахеру. Если же ей приходится отправляться одной, она вынуждена парковать машину в пределах 20 метров от салона красоты так, чтобы видеть ее из окна. Вдобавок ей необходимо взять с собой особую сумку с внешним кармашком, куда она кладет ключи, именно на тот случай, если ей понадобится срочно вернуться к машине. Вчера она нашла нужное ей место для парковки, но бульвар был совершенно пуст. С ней не было ни одной подруги, обладающей защитными свойствами, чтобы помочь ей выбраться из этой катастрофы. Она смело вылезла из машины одна, но на самой середине широкого бульвара ее охватила паника. Сердце заколотилось. Она огляделась вокруг, но никого не увидела и поспешно бросилась назад к автомобилю, вскочила в него и рванулась на большой скорости домой.
Что здесь происходит? Что разыгрывается? С точки зрения внешнего наблюдателя во всей сцене есть нечто от детективного фильма, но слишком многих частей не хватает, чтобы найти в ней какой-то смысл. На самом деле, это история ребенка, сочиненная много лет назад, когда фантазии, стоящие за ней, казались правдой.
Г-н Б., рассказав на сессии о болезненной профессиональной неудаче, неожиданно вспоминает воображаемую сцену. «Я опять вижу маленькую девочку; на ней надет дождевик. Вокруг нее много народу, ее разглядывают. Женщина, выглядящая, как ее мать, заставляет ее встать на колени и грубо срывает с нее плащ. Девочка совсем голая под ним. Женщина начинает бить ее по голой спине хлыстом...»
Он неожиданно останавливается, говоря, что эти фантазии сводят его с ума. Он хочет мне рассказать их, чтобы мы лучше их поняли, но если он будет продолжать эту историю, то боится, что эякулирует. Здесь перед нами опять странно непоследовательный и неполный сценарий. Актеры еле видны, их действия непостижимы, и воздействие этой урезаной маленькой драмы на ее автора как-то непонятно наблюдателю. Однако эта сцена, с незначительными вариантами, занимает мысли этого мужчины на протяжении тридцати лет. Она впервые «открылась» ему, когда ему было восемь лет, она невероятна, и ее захватывающее физическое и эмоциональное воздействие наполняет его стыдом. И опять это история, которую создало воображение ребенка, и которой суждено было стать психическим сценарием, доминирующим в сознании взрослого.
Здесь мы вполне можем задаться вопросом о соотношении фобий-ной конструкции и фетишистской, так как в классической аналитической теории невроз всегда считался «негативом» перверзии (Freud, 1905), другими словами, один и тот же внутренний конфликт может породить симптом сексуальной девиации, а может — невротический симптом. Что же общего в фобийном объекте и фетише, и какова разница между ними? Отметим, прежде всего, с какой силой эти психические сценарии навязываются их авторам, а затем — что в каждом из них есть пропуски. Оба автора, они же — актеры своих тайных театров, тем не менее, чувствуют, что ими играют, и играют нечестно. По мере продолжения их анализа стало очевидно, что эти истории, пропитанные страшным волшебством детства, были вымышлены, чтобы гарантировать продолжение сексуального желания и в то же время избежать сильного страха кастрации, ибо такова была детская интерпретация родительских запретов. Но в этом непреложном тексте теперь невозможно усомниться. Вещи таковы, какие они есть, а недостающие актеры, которые могли бы дать ключ к бессознательному значению сюжета, уже давно молчат. Каждый пациент годами продолжает разыгрывать эти сгущенные и повторяющиеся сцены, на неподходящей сцене для анонимных зрителей.