Театр души

Эта форма ограничения, подразумевающаяся в практике анализа, сочетается с дополнительной фрустрацией, а именно, с неудовлетворенным желанием знать больше, заглянуть глубже в тайный театр каждого анализируемого; это желание тоже может привести аналитиков к теоретическим размышлениям. В каждом анализе открытия ведут к новым тайнам, которые навсегда останутся вне досягаемости от аналитика. Вопреки нашему жадному желанию открывать, понимать и сообщать, что же мы поняли, мы всегда остаемся в неведении не только о том, что все еще не высказано, но и о многом из того, что на самом деле происходит при психических изменениях, вызванных психоаналитическим приключением. Анализируемые все время подталкивают аналитика покинуть эту сдерживающую позицию: гетеросексуальные, гомосексуальные, агрессивные и нар-циссические провокации предлагаются постоянно, и задача аналитика — вмещать их и перерабатывать как можно глубже, с точки зрения их бессознательного значения, так, чтобы аналитический процесс мог продолжаться. Любой другой ответ склонен останавливать дальнейший прогресс. Именно этот продолжающийся умственный труд психической переработки у обоих, аналитика и анализируемого, это потенциально бесконечное исследование пространства, которое разделяет две индивидуальных психических реальности, два внутренних театра, равно сложных, равно неуловимых, придает аналитическому приключению его обновляющее измерение. Эти психические миры, возможно, непознаваемые в своей целостности никогда, продолжают быть источником творчества и в аналитике, и в анализируемом еще долгое время после того, как психоаналитическое партнерство подошло к концу. Надеюсь, что это обсуждение позволило раскрыть в процессах выработки и проработки что-то, что подскажет аналитикам новые теории, которые, в свою очередь, углубят их клинические озарения.

п

Сцены из психической жизни

КЛАССИЧЕСКИЙ РЕПЕРТУАР: ТЕАТР ЗАПРЕТНОГО

Фобийные, истерические и навязчивые симптомы создаются Я. Однако Я — не один, а несколько человек. Сложная структура, называемая Я, может прийти к попыткам самоисцеления, которые мы называем симптомами, только ценой значительных творческих усилий, в которых и отрицание, и тревога, и страдание — все играют свои роли. Эти шедевры внутреннего театра, созданные младенческим Я, располагающим примитивными психическими средствами, склонны обретать форму в подростковом возрасте и затем представляются взрослому Я в качестве неотвратимых фактов, которые жизнь навязывает внешней силой неизвестного происхождения. Роковые слова и страшные эпизоды, которые ребенок из прошлого интерпретировал (иногда правильно, а иногда ошибочно), словно пугающее предостережение исчезли из сознательной памяти взрослого, но при этом они забрали с собой фантазии, сновидения, желания и смешанные чувства волшебства и тайны, связанные с любовными чувствами и эротическим возбуждением у каждого ребенка. Цель любопытных психических компромиссов, к которым приходит маленький ребенок, двоякая: смириться с запретами взрослого мира, который стремится ограничить разнузданные выражения сексуальности и все-таки сохранить собственнические и инцестуозные цели детской любви. Взрослый, чей разум давно уже стер из сознательных воспоминаний эти знаменательные детские решения, теперь предъявляет высоко символичный сгущенный текст, вроде психической стенограммы, которую он приносит аналитику в форме симптома.

Это симптомотворчество болезненно и непостижимо для пациента. Хотя пациент, вступающий в анализ, убежден, что психоаналитику уже известна тайная причина его страданий, на самом деле, неведомые истоки утраченных сценариев и их нынешняя форма разделены многими годами. Множество забытых случаев и сброшенных со счета сновидений исказили перспективу и скрыли за собой создание изначального компромисса. И все-таки авторы этих изначальных сценариев, в общем, признают, что это они ответственны за них, и что тайна их смысла скрыта в них самих, даже когда они стремятся обвинить других в своем страдании и требуют от аналитика открыть дверь, ключ к которой есть только у них.

ФОБИЙНЫЙ И ФЕТИШИСТСКИЙ СЦЕНАРИЙ

Чтобы проиллюстрировать эллиптическую природу этих сценариев, я выбрала два примера из того, что можно рассматривать как «классический» репертуар психоаналитической сцены: невротическую драму и драму перверзии. Они сравнимы по своей психической функции, какими разными ни казались бы их внешние симптомы. В обоих случаях анализируемые пытались предохранить часть своей сексуальной жизни от конфликтов, которыми были обязаны осложнениям эдипальной организации и затопляющей внутренней материнской фигуре. Они пришли к совершенно разным «решениям», и были равно озадачены ими.