Театр китового уса

Сегодня он сказал нам, что наша история прикрытия станет жизнью, которую мы будем внешне вести, чтобы скрыть свою истинную цель. Он сказал: «Если спросят, не отступайте от своего прикрытия. Не пытайтесь мудрить. Не пытайтесь говорить быстро. Не позволяйте им решить, что это игра разума, с чего бы? Вы скучный, честный гражданин».

На следующей неделе нас разошлют по близлежащим городам тренироваться в жизни скучного, честного гражданина, у которого есть тайная миссия, которую он должен выполнить до того, как часы пробьют полночь, – сценарий, созданный для проверки выученного в классе.

Я с тревогой думаю о возвращении во внешний мир. Эти мысли напоминают мне о его существовании. Я начинаю думать об отце и Флосси и о тебе. Я избегал мыслей о тебе, поскольку с каждой мыслью я слышу твой голос, твердящий, что мне нельзя это записывать.

Вот ты снова начинаешь. Я перестану.

Твой, как здесь, так и нет,

Дигби

Пустой клочок бумаги

Оставленный на столе в комнате Дигби,

и который, оказавшись под потоком воды из чайника, открыл следующее:

Несмотря на демонстрацию некоторой изобретательности, нельзя сказать что удивительно найти письмо, спрятанное под неплотно прилегающей паркетной дощечкой во время обычной проверки комнаты в этой подготовительной школе. Я сунул его в печку, чтобы избавить тебя от необходимости делать это самостоятельно под брань офицера безопасности. Помни, что ты тут под присмотром. Будь благодарен, что его принесли мне. Слушайся сестру.

РХ

Виньетки

Сентябрь 1942

Двое мужчин смотрят в ночь: бок о бок, водитель и пассажир. Очерченные силуэты во тьме. Единственный свет в машине – зажженные кончики сигарет.

– Примерно сколько ты провел в подвале? – говорит Хендрикс, ведущий машину.

– Около шести часов, сэр, – говорит Дигби. – Мне не пришло в голову, что дверь может захлопнуться.

– Тебе не повезло, что официантка вызвала полицию, – говорит Хендрикс.

– Если бы только она была спокойней. Так стыдно вышло.

– Ты не первый наш студент, что закончил задание под стражей.

– Еще раз спасибо, что вызволили меня, сэр.

Узкие точки заклеенных фар осторожно тянутся во тьму, цепляясь за деревья, высаженные вдоль дорог: бледное литье веток, призрачные капилляры. Раз-другой – стеклянные глаза оленя на обочине.

Хендрикс говорит:

– Представим на мгновение, что тебя вместо нервной официантки обнаружил нацист. Как бы ты объяснил свое присутствие в подвале.

– Сказал бы, что на выходе свернул не туда, сэр.

– Большинство выходит из паба через ту же дверь, что и зашли.

– Кажется, я повел себя импульсивно, когда заметил слежку.

– Хороший оперативник ведет себя разумно, а не импульсивно. Пока оставим это. – Хендрикс меняет тему. Он спрашивает Дигби о семье, о прошлом.

В коконе автомобиля говорить легко. Их голоса бестелесны, бесхозны. Они делятся своими очертаниями, виньетками того, кем были прежде.

– Полагаю, моя семья может казаться необычной, – говорит Дигби.

– Как и организация, с который ты теперь связан, – отвечает Хендрикс.

– Возможно, поэтому мне здесь и нравится. В Шерборне разница между жизнью дома и школьной жизнью виделась настолько непреодолимой, что мне казалось, будто я живу под прикрытием.

– Повторение вражеских манер, – говорит Хендрикс, – изучение его языка.

– Именно. Единственным местом, где я чувствовал себя спокойно, была школьная сцена.

– И каково тебе было в армии?

– Забавно, но разница со школой невелика, – говорит Дигби, поджигая сигарету от той, которую еще курит. Через мгновение он добавляет: – в Дюнкерке было тяжело.

– Слышал, там была чудовищная схватка.

– Я потерял там друга. Гроувса.