Театр китового уса

– Хотя некоторые мужчины предпочитают женщин, которые хранят себя, знаешь ли. Не то чтобы меня это волновало.

– Каких женщин я предпочитаю, по-твоему? – говорит он.

– Понятия не имею.

– Я тебе столько открыток присылал, Кристабель.

– Большая часть была непристойная.

– Именно, – он смеется. – Они были ужасно смешными. Та из Плимута – помнишь картинку? С маленьким мужем и большой женой на шезлонге.

– Они все были ужасны, – с улыбкой говорит она.

– Кроме того, когда я в Лондоне, то всегда по твоему наказу вожу тебя на обеды.

– За которые платит Перри.

– Это все мелочи. – Он склоняет голову набок. – Нервничаешь?

– В каком это смысле нервничаю?

– Нервничаешь, что у тебя в комнате мужчина? Поэтому хочешь рассказывать мне сказки?

Это шпилька, какими он подначивал ее в детстве, и она узнает ее. Знает, куда идти отсюда.

– Как ты смеешь, – говорит она, садясь, чтобы снять халат. – Похоже, будто я нервничаю? – И тогда в ней появляется что-то властное, что-то смелое, подталкивающее ее. Как однажды она держала ладонь над пламенем, она начинает расстегивать рубашку пижамы.

Леон приподнимается на локтях, следит за ней с привычной нахальной полуулыбкой на лице, но в его глазах проявилось что-то новое, более спокойное. Улыбка сопутствует взгляду, бродящему по ней, пока она снимает рубашку. Ее освещает трепещущий огонь, и он протягивает руку, чтобы коснуться кожи на ее ключице, пробегает вдоль нее пальцами.

– Тебе холодно? – говорит он.

– Нет, – отвечает она. – Ты не замерзнешь. Ты же остался в рубашке, в конце концов.

– Остался, – говорит он, стараясь снять ее.

Теперь они одинаковы: раздетые до пояса оппоненты. По груди Леона сбегает дорожка темных волос. На ребрах фиолетовый синяк, на плече расплывшаяся татуировка.

Кристабель кивает на нее.

– Ты и вправду дикарь. Что это?

– Проиграл пари в Данциге, – говорит он.

– В смысле что это должно изображать?

– Корабль. Смотри, у него есть паруса. Маленький флаг. Тебе нужны очки?

– Нет, – говорит она и прикасается к нему так обыденно, как может. – Ничуть не похоже на флаг.

– Что ничуть не похоже на флаг?

– Вот здесь.

– Коснись еще раз, чтобы я точно понял, какую часть ты имеешь в виду.

Они замирают – как боксеры, обходящие друг друга на ринге. Она обводит контур корабля, затем чернильный океан, по которому тот плывет. Огонь отбрасывает тени по комнате. Снаружи продолжает идти дождь. Кристабель двигается первой, тянется к нему и тянет его к себе – прежде чем лишится храбрости.

Кофе, чай

Декабрь 1942

Кристабель будто с большой глубины медленно выплывает из сна на поверхность. Похоже на удовольствие от пробуждения после длинного дня на пляже; постепенно вернуться в тело, хорошенько поработавшее и хорошенько отдохнувшее. Она с удовлетворением тянется, закидывая за голову руки и изгибая спину, приподнимая тело с матраса и вытягиваясь во всю полную длину, как тетива, пока не распластает ладони на стене за кроватью, одновременно вспоминая, что и в ночи была в той же позе. Эхо движения пробегает по ней, как дрожь.

Она открывает глаза. Раннее утро, по-прежнему темно и льет, но оставшиеся в камине угли слабо тлеют, и какой-то свет льется из открытого окна, опершись на подоконник которого курит Леон. Он натянул брюки. Она разглядывает кожу его спины, линию позвоночника. Как занятно, что она касалась этой кожи, чувствовала, как эти лопатки движутся под ладонями. Как удовлетворительно было следить за ним, понимая это. У нее нет желания двигаться. Она насыщена завоеванием. Она шевелит пальцами ног.

Он кидает на нее взгляд, улыбается, затем отворачивается к окну, говоря:

– Я так голоден, что будь здесь по-прежнему лошади, я бы убил одну и съел.

– Они есть, но ты не можешь, – говорит она. – Зато у нас полно яиц.

Он ловко посылает бычок в окно, закрывает его и подбирает рубашку и ботинки.

– И почему мы тут? Надень что-нибудь, Кристабель Сигрейв. Мне нужна еда. – Проходя мимо, он наклоняется и прижимает губы к ее – настойчивый, грубый поцелуй; колючая щетина на ее коже, и вдруг все, что они сделали, снова с ними. Она тянется запустить ладони в густые волосы у него на затылке, когда он кидает короткий взгляд на часы на ее прикроватном столике и, со все еще открытым ее рту ртом, смешивая дыхание, говорит: – У нас полчаса до отъезда.

На завтрак черствый хлеб, который они едят в машине, по очереди отпивая черный кофе из фляжки. Кристабель ведет машину, поскольку Леон уверяет, что слишком ослабел от голода, чтобы крутить руль. На пассажирском сиденье он устраивается так, чтобы смотреть на нее, и сообщает:

– Кроме того, мне всегда нравилось смотреть на тебя за рулем.

– Что ты имеешь в виду? – спрашивает она, сражаясь с рычагом переключения передач, пока они взбираются на Хребет.

Они снова в военной форме: форма Кристабель постирана и отглажена Бетти, форма Леона не изменилась. Автомобиль – крепкая штабная машина Перри, «Хамбер» цвета хаки. Их вещмешки и ящик с едой и вином для Перри сгружены на заднем сиденье.