Театр китового уса

Через какое-то время Кристабель открывает глаза. Солнце теперь над скалами и медленно движется к театру. Она должна вскоре вернуться в дом; она ничего не ела и умирает от голода. Но сперва нужно пройтись по амбару, посмотреть, что можно использовать.

Рождественский комитет

Декабрь 1943

В Чилкомбе Кристабель по-прежнему спит на ледяном чердаке, несмотря на то что другие спальни свободны. Одной особенно холодной ночью она проходит по дому, завернувшись в плед, и изучает другие комнаты. Зайти в комнату Уиллоуби кажется незаконным проникновением, а старая комната Розалинды теперь несет отметку Флосси: свешивающиеся со стула косынки и ветхий слоненок в углу. Комната Дигби темная и неприветливая, с зашторенными окнами и пыльными еловыми шишками в камине.

Она даже заглядывает в комнаты для гостей с их цветочными покрывалами и букетами из высушенных цветов, молчаливые и аккуратные, как ухоженные могилы, но спать в одной из них кажется смешным. В конце концов она утаскивает древнюю армейскую шинель Уиллоуби из-под лестницы и спит в ней, вернувшись на чердак.

Кристабель видела Флосси, Бетти и мистера Брюэра, когда только вернулась из Лондона, но ей кажется, что их жизни только на мгновение свернули с дороги, чтобы поприветствовать ее, и затем продолжили идти своим чередом. Бетти и мистер Брюэр оба заняты с деревенскими приготовлениями к Рождеству, а Флосси только изредка возвращается из Дорчестера. Иногда она находит их в кухне смеющимися над чашками чая, делящимися шутками и местными сплетнями, и чувствует себя неловко в их компании, наблюдая союзы и привычки, сложившиеся без нее.

Она все острее ощущает завесу тишины, которую носит с собой, тот факт, что не может ничего рассказать о том, где была и чем занималась, и она определенно не может поделиться тем, что слышала о Дигби и бурлящей смеси эмоций, которые теперь вызывает его имя. Это кажется деревянной ногой, которую она теперь таскает за собой: инвалидность, о которой все они в каком-то роде в курсе, но которую не могут заставить себя упомянуть. Она – бродящий по палубе корабля Ахав с ребристым, корявым лбом, с бессонной, неустанной, одинокой мыслью.

Все вопросы о том, чем она занималась на службе, встречают отрывистое «ничем особенным», «чем обычно». Но они знают ее достаточно хорошо, чтобы знать, что эти резкие ответы – защита, даже пусть и не могут представить, что лежит за ней.

Ее голова занята мыслями о Дигби. Ее тошнит от мысли, что его поймали. Представить, что методы пыток, которые использует гестапо, – те, о которых она слышала на подготовке, – применяются к ее брату, вызывают неистовство, почти безумие. Она боится, что выйдет из ума, только чтобы не оставаться в нем с такими представлениями.

Но еще в ней кипела злость. Злость, что ее собственная война подошла к резкому концу. Она знает, что Дигби верен до конца и был бы оскорблен, узнав, что стал причиной ее отставки, но какой бы ни была причина, ее отослали домой, и не из-за ее собственного промаха, а из-за чужого. Эта несправедливость бурлит тугим узлом в груди.

Ее приводит в ужас мысль о том, что возле ее имени теперь может быть знак вопроса. Что Софи, или Анри, или другие агенты могут услышать о ее возвращении из Франции и подумать, не предательница ли она – худший из всех возможных исходов, когда она так стремилась к успеху. В ночи она будит себя криками во сне.

Когда она бродит по скалам возле Чилкомба, она иногда видит вдалеке странные военные машины, движущиеся в мелких водах возле пляжа Веймут, – машины-амфибии, смесь грузовика и лодки. Все больше американских солдат становятся лагерем в лесах на Хребте, и мистер Брюэр говорит, что целую деревню дальше по побережью эвакуировали, чтобы использовать для военной подготовки. Они готовятся к высадке в Европе, она уверена, прямо на ее пороге – а она может только наблюдать.

Когда Кристабель прибывает в новый деревенский клуб Чилкомб-Мелл, выстроенный из красного кирпича, она находит внутри ряды столов с детьми, под присмотром нескольких молодых женщин, старательно раскрашивающих газеты для бумажных гирлянд и обвязывающих лентами пучки остролиста. Чуть дальше группа из примерно восьми женщин, от тридцати до семидесяти, сидит за столом возле сцены, живо беседуя. Некоторые вяжут, одна выступает секретарем. Она полагает, что это и есть Рождественский комитет.

Кристабель приближается к столу и представляется. Услышав «Сигрейв», они все начинают подниматься на ноги. Порхание вежливых жестов – предложения сесть, предложения чая. Кто-то убегает найти еще один стул. Кристабель, не желая садиться, оказывается стоящей возле стола с женщинами, которые не знают, как расположиться по отношению к ней. В итоге Джойс снова садится, и остальные следуют ее примеру, кроме той, что отправилась на поиски дополнительного стула – она остается стоять позади него, вцепившись в него двумя руками, как лакей.