Театр китового уса

– Нет. Единственным другим местом во Франции, которое мы посещали, был Прованс. Наша подруга Миртл возила нас туда на мой двадцать первый день рожденья.

– Другие семейные поездки?

– Никогда.

Это может помочь, говорят они. Делают несколько записей. Они понимают, что ситуация может быть сложной, учитывая семейные связи, но не давал ли ее двоюродный брат каких-либо намеков, что у него могут быть – симпатии – нет, возможно, лучше сказать, – сомнения. У него были сомнения? Были ли, не знает ли она, какие-либо причины на то, чтобы он не смог?..

Предложение повисает в воздухе. Она знает – они ждут, чтобы она заполнила пустоты, но предпочитает не помогать им в этом.

– Я не уверена, о чем вы меня спрашиваете, – говорит она. – Мы не связывались с двоюродным братом с прошлого года. Я не знаю, что он делает в Париже. Не могу представить, что, по вашему мнению, я могу знать. Вы же меня не поэтому вернули?

Раздражение в ее тоне встречено спокойным безразличием. Они говорят, что вернули ее для собственной безопасности после раскрытия ее округа. Они пытаются вызнать детали из беспокойства, что Габриель мог быть скомпрометирован по собственной воле или вражескими усилиями.

Один из мужчин достает лист бумаги из папки и кладет перед другим, который смотрит на него и говорит:

– Вы какое-то время провели в Австрии. Это верно?

– Каталась на лыжах, – говорит она, осознавая в этот самый момент, почему ее допрашивают сотрудники другого отдела: она больше не часть своей команды. Она связана с возможным вражеским агентом. Она под подозрением.

В тот же день она садится на забитый поезд до Дорсета, втискивается на сиденье у окна, откуда смотрит на вечернее небо, оставляя позади Лондон. Темные тучи кружатся над сельской местностью, неприступные, как боевой корабль, и брызги дождя стекают по окну. На горизонте единственная полоска лимонного света, как щель под дверью. Безлистные деревья вдоль железной дороги – лишь связки веток, костлявые ведьмовские пальцы, безумно указующие в тысяче голых обвинений.

Она так глубоко погружена в мысли, что, когда кондуктор, пробирающийся по проходу, забитому стоящими пассажирами, просит, пожалуйста, предъявить билеты, она автоматически начинает искать в кармане пальто papiers[57] Клодин.

Сидящий рядом моряк с вещмешком на коленях дружелюбно говорит, смердя пивом:

– Я всегда теряю билет. Я бы и голову потерял, не будь она прикручена. – Его большое тело качается к ней с каждым толчком поезда. Ей хочется вытащить нож и вонзить ему прямо в лицо. Но у нее больше нет ножа, и больше нет papiers. У нее есть билет в одну сторону до Дорчестера.

(– Мы с вами свяжемся, – сказали мужчины из Орга, – а если вы получите сообщение от двоюродного брата, мы будем благодарны, если вы дадите нам знать. Немедленно.)

Игра теней

Ноябрь 1943

Бессонница – привычка, с которой тяжело бороться. Проснувшись в пять, Кристабель спускается к океану – единственное живое существо, кроме серебристых чаек и их траурных звуков: протяжных криков, затем повторяющегося клекота. Тире тире точка точка точка точка. Тире тире точка точка точка точка.

Дочеловеческий мир перед рассветом окрашен дикой и порывистой свободой. Море густое, бурное, северо-восточный ветер вздымает его высоко и резко. Ощущение необъятного действия. Длинные травы вдоль побережья склоняются и дрожат, склоняются и дрожат, расходясь волнами.

Галечный пляж под Сил-Хэд в глубокой тени, скалы – черные тени на фоне неба. Золотой свет зари падает на далекие приморские здания Веймута, прежде чем пробраться кружным путем к Чилкомбу.

В театре по земле разбросаны листья. Грядки с овощами были вскопаны и засыпаны слоем компоста. Кто-то снял все подпорки для малины и аккуратно перевязал бечевкой.

Распахнув двери в амбар, Кристабель находит лопаты и тачки. Она отталкивает их с дороги, пробирается к задней части здания, где под грудой мешковины находит кусок деревянной декорации, мешанину ламп и чемоданы, набитые костюмами. Немного растрепанных чучел. Винный кубок из папье-маше. Она достает вещи, одну за другой, стряхивая с них пыль.

К семи часам пространство между костями заполнено разложенными декорациями – стена замка, дерево, ворота – несколькими костюмами, реквизитом и чучелами животных. Солнце выползло из-за горизонта, благословив Веймут первым светом, но театр все еще в тени, и ей холодно. В домике она находит старый чайник для пикника и кривоватый латунный примус, который возвращает к жизни, превращая золистый желтый огонек в шипящий голубой, поверх которого водружает чайник. Получившийся напиток скорее ржавчина, чем чай, но она добавляет в него сахар и выносит наружу, усаживается на декорации и со старой щербатой кружкой в руках смотрит, как подползает солнечный свет.