Театр китового уса

Кристабель добирается до метро, чтобы доехать до отеля «Блумсбери», который забронировал Орг, где она будет жить, пока не настанет время отправляться на аэродром. Поезд затхлый и полупустой, грузный бизнесмен дремлет на лавке напротив. Она берет оставленную им газету и, пока поезд с ревом несется по черным тоннелям, читает о том, как вопреки ожиданиям держатся партизаны Югославии и те, что грабят немцев в Польше и на Балканах. Она думает обо всех тех, кто в этот момент прячется в разрушенных зданиях, держа в потных руках чужое оружие, беззвучно бормоча последние молитвы. Она просматривает объявления. Рождения, свадьбы, смерти. Пропал в море. Убит на поле боя. Родители молятся об информации о сыновьях в лагерях военнопленных. Монеты и медали за наличные. Холодильники и шубы на продажу. Молодая вдова ищет поддержки своим детям. Ясновидящая из высшего общества надеется, что у друзей и клиентов будет спокойный и победный 1944-й.

Внизу страницы реклама:

ТРЕБУЕТСЯ БУДУЩЕЕ

Молодой армейский офицер нуждается в ситуации прекращения враждебности, которая требует сил, изобретательности и организационных способностей.

Писать на а/о М557, «Таймс», ЕС4

Тогда она понимает, что должна была сказать Перри. Что размышления о будущем – роскошь, доступная тем, кто предполагает, что оно у них будет. Поезд с грохотом подъезжает к станции. Она оставляет газету возле спящего бизнесмена и идет в свой временный дом.

Мои дорогие ребята

Март 1944

Кристабель всегда хотела, чтобы ее жизнь была историей. В каждой из ее любимых приключенческих книг Генти было вступительное письмо от автора, которое начиналось со слов «Мои дорогие ребята». Благодаря этим словам ей казалось, что она состоит в клубе – клубе, предназначенном для великих дел. Генти никогда не говорил со своими ребятами снисходительно. Они были так же знакомы с жизненными реалиями, как и он: что Британская империя была лучшей на свете, но зачастую требовалось мужество, потому что, дорогие ребята, у всех нас свои битвы.

Кроме дяди Уиллоуби, Генти первый обратился к ней с любовью. Он первым настоял на важности ее поведения и первым предположил, что она могла оставить свой отпечаток в мире, а это означало, что она существовала.

Из-за этого теперь, когда она засовывает военный пистолет в кобуру или застегивает камуфляжный парашютный костюм, она чувствует торжественность и справедливость, будто наконец вступила в положенную ей по праву историю. В конце концов, описанный Генти мир бесконечно бурлил от войн, и решительный парень должен был всего лишь запрыгнуть на борт брига и пересечь океан, чтобы обнаружить себя военным атташе прусской армии, или провести взвод мушкетов через утренний туман, а юная Кристабель шагала рядом с ними, высоко подняв деревянный меч.

Но подле чувства правильности лежит неудобство, легкий стыд. Ее выводит из равновесия непрестанное ощущение, что, вступив в свою историю, она будет как-то замечена. Потому что место ребенка в истории не отображает самого ребенка. Потому что, если бы герцог Веллингтон или адмирал Нельсон опустили глаза и увидели маленькую девочку, что вступила в их ряды, девочку услали бы домой.

Она никогда не сомневалась в себе и не видит причины начинать теперь, но становится все яснее, что она там, где находится – на полу «Галифакса» трясется сквозь турбуленцию над северной Францией, – только благодаря ряду ограниченных по времени лазеек. Она аномалия. Надетый на нее парашютный костюм создан не для женщины – слишком тугой в груди, слишком длинный в рукавах. Она не вписывается в эту историю с удобством, как представляла всегда, – что сможет присоединиться с той же легкостью, с какой можно идти в шаг с парадом.

Так казалось во время подготовки в Шотландии и первой миссии во Франции: что она маршировала в шаг с другими. Но теперь, узнав, как легко от нее избавились бы, реши так Орг, после разговора с Перри она не так уверена. Перри, наверное, прав, говоря, что Орг не будет существовать после войны, а даже если будет, едва ли оставит ее, позволит подняться в звании, стать бригадиром.

Она обвивает колени руками и хмурится. Ее сбивают с толку подобные размышления, а еще сильнее сбивает осознание, что от этого больно. Но дядя Уиллоуби всегда говорил ей, что нельзя беспокоиться о том, что планируют высшие чины, только о товарище перед тобой и о том, что позади.

Натягивая шлем для прыжка, она гадает, а что бы сам Генти подумал о ней, встреться они. Она представляет некоторое удивление при виде женщины в военной форме, а следом – искреннее приветствие. Он был, в конце концов, из времени, когда мужчин называли гигантами, а к миру они обращались громогласно. Как сильно хотела она услышать этот крепкий голос – чтобы кто-то сказал, что она права.

Диспетчер открывает люк и выпускает в темноту охапку пропагандистских британских листовок, разлетающихся как конфетти.

Он кричит:

– Видимость ухудшается!