Театр китового уса

Кристабель подбирается ближе, чтобы он прикрепил ее к вытяжному лееру на фюзеляже, и выглядывает из люка на серый слой облаков. Она ничего не видит: ни дорог, ни полей, ни приветственного комитета. Она будет прыгать вслепую. Ветер воет в гремящем самолете, и ее страх сворачивается в комок в горле, который она раз за разом сглатывает, пытаясь затолкать вниз.

Диспетчер перекрикивается с пилотом по интеркому, затем подползает к ней и говорит прямо в ухо:

– Мы никого внизу не видим, но лучшего шанса не будет. Хочешь попробовать?

Она кивает. У нее уже была провальная попытка попасть во Францию в феврале, и она не хочет ее повторения. Диспетчер передает ее решение пилоту, огонек сменяется с красного на зеленый, и она выпрыгивает прежде, чем успевает передумать.

Навстречу несется облако, и она инстинктивно подбирается – колени к груди, локти к бокам – будто оно твердое, но пронзает его насквозь. Парашют открывается со свистом, и она пролетает сквозь облако, влажную туманную массу, что крутит и дезориентирует ее. Затем она вдруг вылетает с обратной стороны, и навстречу ей несется французский холм. Она лежит на спине, благодаря небо, что приземлилась на землю, а не на крышу Руанского собора. Она смотрит вверх, но самолета не видно. Ее история тоже исчезла, а она осталась сама по себе. Она поднимается на ноги.

Она несколько часов бредет по полям и вдоль сельских дорог – прыгая в канаву каждый раз, когда слышит машину, – прежде чем достигнуть железнодорожной станции. Оттуда она едет в маленький город в Нормандии, где встречает организатора, который должен был встретить ее после прыжка. Это деловой валлиец под полевым именем Антуан, и, едва обратив внимание на ее позднее прибытие, он тут же отводит ее в кладовую в задней части гаража, где работает.

– Ни минуты проклятого покоя, – говорит он, с трудом вытаскивая древний велосипед из-под груды картона, мужской гоночный, с высокой перекладиной и опущенным рулем. – Это тебе. Надеюсь, у тебя сильные ноги. Весит тонну.

– Справлюсь, – говорит она. – Почему ни минуты покоя?

– У всех кончается терпение. У французов, у немцев. Все жаждут узнать, когда могут появиться союзники. У нас наплыв новых рекрутов, но никто из них не знает, как держать пистолет, и у нас такая нехватка радистов, что наша бедная девочка посылает сообщения за три разных округа. Она никогда не спит. Привезла что-нибудь бодрящее? Она живет только на одних этих таблетках.

Кристабель кивает.

– Я могу отдать ей свои.

Он шарит по карманам в поисках нескольких обрывков бумаги.

– Отвези ей несколько сообщений этим вечером. В основном от меня в Лондон, в основном ругань. Я по горло сыт плохо упакованными контейнерами, в которых нет ничего нужного нам.

– Где она?

Он называет адрес, затем добавляет:

– Думаю, вы можете быть знакомы. Она велела мне выглядывать высокую англичанку с аристократичным голосом, поскольку ты вроде как должна ей выпивку.

Она находит Софи – полевое имя Сидония – выдающую себя за участковую медсестру и живущую в каменном домике в окружении бесконечных рядов яблонь. Странно и радостно видеть хоть какое-то знакомое лицо так далеко от дома. Софи уже пережила шестинедельный срок радистки на несколько месяцев, и, когда они обнимаются, Кристабель чувствует, как похудела ее подруга со времен подготовки. У нее лихорадочный пыл человека, живущего взаймы.

– Я так рада с тобой встретиться, – говорит Софи с сияющими глазами. – Не могу дождаться, когда вернемся домой и закатим гуляния. Я все время об этом думаю. Как увижу всех.

– Скоро начнется вторжение, – говорит Кристабель. – В штаб-квартире никто не спит.

– Я это уже давно слышу, дорогуша, – говорит Софи. – Французы думают, что Сталин доберется сюда раньше союзников. Говорят, ему придется кричать через Ла-Манш Уинстону, что сюда безопасно заходить.

– Правда?

– Да, а меж тем гестапо тоже не спит. Они такие ублюдки, я даже не могу описать. Но мужчины не выносят, когда их отвергают, так ведь?

– У меня для тебя несколько сообщений от Антуана, – говорит Кристабель, шаря по карманам. – Их нужно отправить в Лондон этой ночью.

Софи ведет Кристабель в спальню второго этажа, где в узкой печной трубе спрятано ее радиооборудование. Она говорит, что обычно работает на ходу, но теперь столько сообщений, что Антуан нашел ей постоянное место, где она сможет работать без перерывов.

– Я здесь с января, – говорит она, поднимая на стол кожаный чемодан, в котором лежит ее радиоприбор. – Дом, милый дом.

– Что это? – спрашивает Кристабель, глядя на стопку конвертов, засунутых за часы на камине.

– Письма, – говорит она. – Я подумала, что будет странно, если я здесь живу, но не получаю никакой почты, поэтому писала самой себе письма. От выдуманной тети. Приятно иметь компанию. Можешь почитать, если хочешь, но я не очень выдающийся писатель.

Кристабель улыбается.

– О чем она тебе пишет?

– О, у нее есть маленький сынишка, – говорит Софи, садясь за стол. – Ему почти два, только представь. Рассказывает о нем. Чем он занимается. Всякое такое. Давай займемся нашими сообщениями.