Театр отчаяния. Отчаянный театр

С Михаилом Самсоновичем Сафохиным мне больше пообщаться не удалось. Через полтора года он умер, совсем ещё не старым человеком. Но всё время до его смерти и до появления другого ректора театр никто не беспокоил проверками или другими проявлениями недоверия.

Мне запомнился академик и профессор Сафохин как один из последних былинных богатырей великих времён Высшей школы, когда профессора и академики были представителями высших сил и жителями высших сфер. Я увидел умного, ироничного, властного, могучего человека, которому смертельно скучно было среди лизоблюдов и идиотов, но который понимал, что другие рядом с ним не выживут.

То, что театру «Ложа» была дана прочная прописка в стенах политеха, то, что я получил гарантии безмятежной и независимой работы, так окрылило меня, что я сразу же взялся за репетиции нового спектакля.

Во время вышеописанных событий со мной произошло важное, если не сказать, важнейшее открытие и впечатление. Я впервые посмотрел спектакль «Гамлет». Первый мой «Гамлет» случился в исполнении театра «Встреча» и в постановке модного тогда режиссёра Гребёнкина. Сразу же после того спектакля я схватил и прочитал пьесу Шекспира «Гамлет» в переводе Лозинского.

Спектакль мне не то что не понравился, он вызвал у меня гнев и отвращение. Я несколько раз до того видел и очень любил старый фильм Козинцева «Гамлет» с великим Смоктуновским в главной роли. У меня было какое-то своё отношение и к принцу датскому, и к завораживающей истории этого героя. Я прекрасно знал, что пьеса «Гамлет» является одним из главнейших драматургических произведений всех времён и народов. Я читал, слышал в интервью знаменитых актёров, что роль Гамлета является для них либо несбыточной мечтой, либо вершиной творческого пути.

А на сцене театра «Встреча» я увидел бессмысленный балаган. В качестве основного элемента декорации в том спектакле фигурировал огромный, минимум в два обхвата человеческий череп. Я знал с детства, что человек в чёрном и с черепом в руке – это, скорее всего, Гамлет. И слова «Бедный Йорик» я тоже знал, как и огромное количество людей, которые никогда пьесы не читали, фильма и спектакля не смотрели и не собирались. Я, как большинство людей, имевших хотя бы среднее образование, знал слова принца датского: «Быть или не быть…»

Спектакль «Гамлет» театра «Встреча» неожиданно начался со слов «Быть или не быть». Актёр, игравший Гамлета, стоял у гигантского черепа и произносил знаменитый монолог. И дальше в спектакле всё было перепутано, непонятно и кривляче. Многие зрители не досмотрели и потихонечку удалились из зала. Я тоже хотел уйти, но полагал, что надо досмотреть до конца. Всё же я впервые в жизни смотрел «Гамлета».

После спектакля я буквально помчался домой, к своей книжной полке, на которой стояла тоненькая книжка «Гамлет». Я не спеша, очень медленно прочёл её и получил огромное художественное впечатление. Мне отчётливо вспомнились пророческие слова Сергея Везнера, который предрёк мне большие открытия в результате прочтения этой таинственной пьесы.

А пьеса была ужасно, невыносимо гениальна. Она была бездонная. А спектакль был плоский и бессмысленный. Спектакль был глумлением над непонятым и непрочувствованным величием, содержащимся в пьесе. Он был наполнен невежественным гневом на прекрасное.

Я видел другие спектакли режиссёра Гребёнкина, я посмотрел все его спектакли, поставленные во «Встрече», с которыми он ездил по разнообразным фестивалям, и о которых с восторгом писали критики. Те спектакли были хорошими. Многое в них мне нравилось. Особенно актёры. Я видел, что они любили то, что делали, и своих персонажей, даже гадких, тоже любили. Любили, потому что понимали их, и понимали, что делают. И театр они свой любили.

В спектакле «Гамлет» всё было ровно наоборот. Актёры ни черта не понимали. Они не понимали того, что от них хотел режиссёр, не понимали, почему им приходится делать то, что не хочется, они ненавидели персонажей и саму пьесу ненавидели. Режиссёр же ненавидел актёров и поэтому мучил их, ненавидел Шекспира и пьесу, потому что она была ему не по зубам, и ненавидел театр, возможно, переживая какой-то свой личный кризис. Я тогда отчётливо и навсегда понял, что искусство, а особенно такое живое, как театр, состоящее из живых людей, родиться из ненависти не может. Ненависть может породить только ненависть.

А в пьесе я услышал совсем другое. В пьесе я почувствовал непостижимость жизни. Прочитав текст Шекспира, я понял, что и замечательный фильм, и гениальный Смоктуновский в нём всего лишь плоская иллюстрация к многослойному шедевру.

Я почему-то остро ощутил холод, который окружал и душил Гамлета в замке Эльсинор. Мне стало страшно жалко принца, запутавшегося, усталого, не способного понять никого: ни мать, ни убитого отца, ни себя, ни жизнь. Я прочёл и увидел Гамлета человеком неприятным, умным, нервным, недобрым, но чрезвычайно живым и именно тем притягательным и вызывающим мощное сочувствие.