Театральная секция ГАХН. История идей и людей. 1921–1930

Зритель чувствует и видит, что происшествие, разыгранное на сцене, – невероятное происшествие, однако знакомое, и все же невероятное. Он чувствует и видит, что знакомая жизнь феерична. Мейерхольд делает то, что обыватель ощущает себя свидетелем как бы сценически воплощенного бреда. Но это удается автору постановки лишь потому, что он, углубив второстепенное до значимости главного и умолчав об общеизвестном, превратил для всех малоискушенных в театре фабульно знакомую пьесу в неизвестную.

Он учел нового зрителя, он нашел прием, как незаметно для самого внутренне анархического зрителя, мало культурно организованного, подать анархическую композицию, чтобы им глубоко пережитый Гоголь оказался препаратом в стиле той театральности, которую охотно смотрит современный зритель, не замечая, что глотает отраву, изготовленную режиссером.

Обсуждение доклада В. Г. Сахновского о «Ревизоре»

Планы, отчеты и сведения о работе секции за 1924–1928. Списки сотрудников секции. 1924 – 9 февраля 1930. Протокол заседания Пленума Теасекции 20 декабря 1926 // Ф. 941. Оп. 4. Ед. хр. 3. Л. 196–200.

Необычен внешний вид документа: в объемный том протоколов заседаний Пленума Теасекции вшита ученическая кремовая тетрадка с рукописной стенограммой выступлений.

Присутствуют: Н. А. Попов, А. М. Родионов, П. А. Марков, Н. Д. Волков, В. В. Яковлев, В. А. Филиппов.

Н. А. Попов кратко замечает, что его как зрителя спектакль «Ревизор» в постановке Мейерхольда оставил равнодушным. Он не досмотрел спектакль на генеральной репетиции и теперь никак не может на него собраться во второй раз. Это свое состояние Николай Александрович считает характерным. Ему кажется, что равнодушие зрителя зависит не только от него самого, но и от свойств театрального произведения. В этом вопросе о зрительской реакции на «Ревизоре» надо разобраться.

А. М. Родионов указывает на то, что понять идею спектакля нельзя, не видев его несколько раз. Но, с другой стороны, мы встречаемся с замечательными моментами. Так, Хлестаков завершает свое завиральное безумие, завершает свою встречу исключительно хорошо сделанной позой, изумительна сцена «бутылочки-толстобрюшки». В целом взять спектакль очень трудно.

П. А. Марков отмечает, что по представлению спектакль очень интересен, но судить о нем трудно, поскольку он видел его на генеральной репетиции, когда спектакль был воспринят в чрезвычайно неблагоприятной обстановке. Сейчас спектакль доходит до публики иначе. И, может быть, сейчас он произвел бы иное впечатление.

Марков отмечает, что мучительно было воспринимать подаваемый со сцены текст, компонованный Мейерхольдом. Это мешало воспринимать спектакль так, как он есть. Может быть, спектакль не так трагичен, страшен, как казалось.

Во всяком случае неправильно говорить, что мы имеем дело с постановкой «Ревизора» – этого вообще нет.

Интересен вопрос, почему мог этот спектакль быть в ТИМе в 1926 году.

Интересен вопрос и о том, как этот спектакль мог быть осуществлен.

Мейерхольд видит жизнь не в ее ходе, а <в> отрыве – ему достаточно понять человека по тому, как он сядет, поэтому для него и неважен текст. Это было и в «Лесе»[1261].

Как Мейерхольд разрешает проблему образа на сцене – без начала и конца. И возможно, что Мейерхольду и неинтересно, как начался Хлестаков. У Мейерхольда мышление живописца. Поэтому нет у людей на сцене внутреннего роста. Берется отдельный момент, в котором развертывается человек. Поэтому он и делит все на эпизоды – для Мейерхольда это закономерно, то же <было> и в «Лесе». И ему не особенно интересно, насколько связаны эпизоды. Мейерхольд не имеет дела с драмой, его это не интересует. Это есть и в «Великодушном рогоносце»[1262] – там тоже нет внутреннего роста.

Для Мейерхольда каждый образ – выразитель основной идеи спектакля. Какова же идея спектакля? Виделся образ умирающего Гоголя. В спектакле все это дано в острой форме. И нет тут никакого смеха – перед нами Гоголь с распадом сознания.

Эротика, которая местами привязана, – это эротика Гоголя. И Мейерхольд Анну Андреевну вводит в ряд гоголевских образов – как панночку. Все это мрачно и скрытно в Гоголе, но все-таки <мы это> знаем по письмам и другим материалам.

Вторая страшная тема Гоголя выброшена Мейерхольдом на сцену. Это тема Гоголя, от которой тот всегда бежал. Он мрачными, разлагающими глазами смотрел на жизнь, изверившись во всем. И этот Гоголь брошен на сцену. И можно было бы провести параллель с другими произведениями Гоголя, чтоб увидеть «Ревизора» Мейерхольда.