Театральная сказка

– А вот и я! – раздался голос, заставивший мальчика вздрогнуть. – Заждался?

– Ветка…

Она, тяжело дыша, забралась на вершину колонны, села рядом.

– Ты зачем здесь? – спросил Мыш.

– Дурацкий вопрос. За тем же, за чем и ты.

Она опустилась рядом, Мыш нашёл её ладонь и сжал в своей.

Ветка откинула мечущиеся под ветром волосы.

– Сколько здесь всего, а? Свобода, солнце… – сказала, глядя вокруг.

Хотелось кричать. И непременно каким-нибудь отчаянным птичьим криком, чаячьим ли, вороньим…

Мыш встал, набрал полную грудь воздуха и завопил. Ветка заверещала ему в тон. Они кричали, как птицы, с вершины колонны в огромную, не имеющую конца и края степь.

Потом набили карманы каменной крошкой, травяным прахом, сухими лепестками степных цветов и бросали их в зал во время спектакля.

…Через несколько лет в одном большом городе появился памятник детству.

На вершине высокой колонны, похожей на Александрийский столп в Питере, стояли мальчик и девочка и прижимались друг к другу плечами.

Архитектор памятника был на том спектакле.

Нищета

В воздухе висел лёгкий стеклянистый морозец, от которого краснеют щёки и легко дышится. Мыш и Ветка сидели на лавке возле Чистых прудов, которые со дня на день должны были подёрнуться льдом. Как часто бывало в последнее время, разыгрывали сценки из «Ромео и Джульетты».

…Ведь ты влюблён, так крыльями Амура
Решительней взмахни и оторвись, —

декламировала Ветка-Меркуцио, сидя вполоборота к Мышу-Ромео.

Он пригвоздил меня стрелой навылет.
Я ранен так, что крылья не несут.
Под бременем любви я подгибаюсь, —

отвечал Мыш.

Он чуть скомкал середину фразы, но быстро выправился и закончил реплику безупречно.

Повалишься, её не придави,
Она нежна для твоего паденья, —

насмешливо посоветовал Меркуцио.

Ромео, не распознав насмешки, грустно продолжил:

Любовь нежна? Она груба и зла.
И колется и жжётся, как терновник.

Ветка-Меркуцио вскочила на ноги и, патетически жестикулируя, принялась советовать, перемежая фразы смешками:

А если так, будь тоже с ней жесток.
Коли и жги, и будете вы квиты.

Затем огляделась по сторонам и закончила:

Однако время маску надевать.

Не имея маски, поглубже натянула вязаную шапку, одинаково подходящую и мальчикам, и девочкам и в просторечии именуемую «носком».

Мыш, на голове которого была такая же шапка, тоже приспустил её.

Ну, вот и всё, и на лице личина,
Теперь пусть мне что знают говорят.
Я ряженый, пусть маска и краснеет.

К ним, звонко цокая палками по плитке тротуара, приближалась странная, одетая в майку без рукавов и истрёпанную, доходящую до земли юбку, скрюченная фигура.

Звуки раздавались ритмично и раздражающе громко на ставшей вдруг пустынной и неуютной набережной пруда.

Мыш повернулся на металлические щелчки и стал непроизвольно следить за приближением старухи.

Руки её работали неровно, чуть нервно, но удары раздавались с совершенно невероятной, нечеловеческой ритмичностью, словно само время, отстукивая мгновения, приближалось к детям.

Стучитесь в дверь, и только мы войдём —
Все в пляс и пошевеливай ногами, —

Ветка произнесла реплику Бенволио и, смешавшись, замерла.

Любительница скандинавской ходьбы подошла к ним и остановилась, глядя на Мыша и опираясь всем весом на две новенькие палки, совсем не вязавшиеся с её истасканным видом.

Мыш оглядел голые предплечья с обвисшей старческой кожей, майку с выцветшей, еле читаемой надписью «No future».

Старуха смотрела на мальчика бледно-карими глазами с опавшими веками.

– Подайте, прекрасный юноша, – протянула она к нему руку.

Мыш неподвижно молчал.

– Подайте, – протянула она ближе ладонь.

Мыш смотрел на оставленную старухой, но оставшуюся стоять вертикально палку.

– Подайте, – нищенка протянула ладонь к самому его лицу.

Мальчик не отвечал, сидя с прямой, как струна, спиной. Молчала и Ветка. Глаза её в панике перебегали от старухиной палки к Мышу и обратно.

– Ну, нет так нет, – не стала возражать бабка и взяла руку Мыша.

Погладила её, словно котёнка, который нравится, но которого в то же время не жалко и утопить, если будет докучать.

– Какой ты молодой, хороший.

Из глаз нищенки прямо-таки сочилась нежность, словно это она хотела дать Мышу подаяния.

– Руки… Ах, нежные какие… Как сметана… – прошептала она и, оставив вторую палку, обняла ладонь Мыша обеими руками.

Вторая палка, так же как и первая, осталась стоять вертикально, будто вбитый в дубовую доску гвоздь.

– Молодой, нежный, – постояла старуха, с вожделением обтирая, словно облизывая, ладонь Мыша.

– У нас ничего нет для вас! – твёрдо сказал Мыш, вырывая руку. – Уходите!