АНТУАН. И его состояния нет. Вернее, теперь оно принадлежит молочнику…
БЕРГЕНС. …Который умер?
ДОРИАН. Он-то умер. Но все его имущество, добытое непосильным шатанием с бидоном в руках, досталось его вдове.
БЕРГЕНС. Катрин?
ДОРИАН. Вам лучше знать, как ее зовут.
БЕРГЕНС. Погодите… но ведь молочник – теперь я.
АНТУАН. Спору нет. Вы очень даже на него похожи. Не отличишь, благодаря папаше.
БЕРГЕНС. А там тоже я?
ДОРИАН. Только мертвый.
БЕРГЕНС
АНТУАН. Нормальная рокировка.
БЕРГЕНС. А Эмилия?..
АНТУАН. За нее не волнуйтесь. Вдова столь уважаемого человека не останется без внимания.
ЭДВАРД
БЕРГЕНС. Оклеветали.
ЭДВАРД. А я уже подумал, что и ты напился того молочка, которым вот эти друзья потчевали Бергенса.
БЕРГЕНС. Теодор Эмильевич вообще молока не пил. Пили его домашние.
ЭДВАРД. Знаю, знаю. Он не признавал напитки без градусов. Напивался каждый вечер хуже свиньи.
БЕРГЕНС. Вранье. Я и вечером приходил, а он – как стеклышко.
ЭДВАРД. Да я вам точно говорю. Элиза врать не будет. Межу нами, покойный, с ее слов, если не пропустит стаканчик, совершенно ни на что не способен.
БЕРГЕНС. В каком смысле?
ЭДВАРД. В мужском. В каком же еще?!
БЕРГЕНС. Так и говорила?
ЭДВАРД. Именно так.
БЕРГЕНС. Врет! Это она никогда не хотела! А он, слава богу, везде поспевал!
ЭДВАРД. Да тебе-то откуда знать такие подробности?
БЕРГЕНС. Э… э… Он меня очень уважал. И даже признавался, что не вылазит из постели жены какого-то Эдварда. Он его называл другом нашего дома. А ее – подругой дома.
ЭДВАРД. Что ты мелешь, болван?! Ты хочешь сказать, что этот усопший
АНТУАН. Да мало ли что покойники болтают перед смертью, будучи в обморочном состоянии?
БЕРГЕНС. Тогда он был в здравой памяти. И в хорошей физической форме. И, более того, говорил, что и после смерти будет навещать Мари.
ЭДВАРД. Мари?
БЕРГЕНС. Да, Мари! Так зовут жену этого Эдварда.
ЭДВАРД. Вот видите! Он точно все придумал. Как это можно приходить после смерти?
БЕРГЕНС. Не знаю. Мое дело принести молоко и сказать, что слышал.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
ПЬЕР. Извините, но я все-таки вынужден взглянуть на покойника. Таков протокол. Без этого нельзя.
ДОРИАН. Да кто вам запрещает?! Смотрите, меряйте, можете даже взвешивать.
ПЬЕР
ДОРИАН. А что вы хотите – смерть никого не красит.
ПЬЕР
ЭДВАРД. Погодите. Вы что, на свадьбу его готовите? В этом доме, слава богу, есть еще человек, который не позволит обирать вдову. Пойдем, обговорим все расходы детально.
АНТУАН. Ох, и влетит нам этот Бруно в копеечку!
ЭЛИЗА. Антуан, как он мог с нами так поступать?!
АНТУАН. Да, мадам. Умер так неожиданно.
ЭЛИЗА. Все наше состояние отдал какому-то молочнику. Почему? Скажи, почему?
АНТУАН. Наверное, решил поддержать в стране молочное производство.
ДОРИАН. Надоело пойло из порошка.
ЭЛИЗА. Да он его совсем не пил.
ДОРИАН. Вот и доигрался. Сказалась нехватка кальция и магния.
ЭЛИЗА. И родственники отказываются приезжать. Так и телеграфируют: мы еще подождем. Может, вы опять шутите.
АНТУАН. Вот и отлично! Меньше расходов. В нашем положении это очень важно. И еще одна хорошая новость.
ЭЛИЗА. Какая?
АНТУАН. Бруно-то, оказывается, жив. Его смерть – обыкновенные сплетни.
ДОРИАН. Иные даже утверждали, что он все свое состояние хотел завещать семье лучшего своего покупателя. Да-да, семье Теодора Эмильевича.
АНТУАН. Но не судьба. Жив колченогий. Его колом не зашибешь.
ЭЛИЗА. Хоть один крепкий мужчина остался!
АНТУАН. Доктор, а как вы думаете, молочница будет горевать за молочником?
ДОРИАН. За которым? Который умер, или которого колом не зашибешь?
АНТУАН. За умершим.
ДОРИАН. А вот это мы сейчас увидим.
АНТУАН
КАТРИН. Это почему?
ДОРИАН. Он себя чувствует… не так хорошо, как раньше.