Театральные подмостки (СИ)

Как правило, каждый спектакль начинался с судьбоносной и вроде как радостной встречи Ксении со своим будущим мужем, законным или гражданским. Потом короткие, как не столь важные и малозначительные, мизансцены со свадьбой, коих было всего две -- с мясным директором и Стасом, -- в остальных историях они просто сожительствовали. Везде совместная жизнь начиналась весело и даже счастливо. Мясной директор поначалу не был таким толстым, а вполне даже симпатичным Сеней. А в облике алкаша-уголовника Графина и в его поступках не сразу появилось нечто зловещее. Ксения искренне верила в любовь, мечтала о детях и, радостная и окрылённая, принималась обихаживать семейное гнёздышко, но уже скоро грустнела, тускнела и жухла. Радость её быстро меркла, счастье неумолимым образом сдувалось и улетучивалось, и к Ксении всё ясней и отчётливей приходило понимание, с кем она связалась и куда вляпалась. В истории с алкашом-уголовником и вовсе случился странный резкий излом, после которого он превратился в чудовище, готовое просто так пнуть беременную в живот. Это вообще был самый страшный спектакль, и самый последний, как апофеоз подлости и мерзости. Кстати сказать, все спектакли шли друг за другом как бы по нагнетающей. И всякий раз я думал, что хуже и быть не может, а следующая история оказывалась ещё страшнее.

Самый короткий и самый щадящий был первый спектакль, где Ксения стала женой Шмахеля. Жили как чужие друг другу люди, зачем-то тянули лямку семейной жизни. Шмахель всегда был в плохом настроении, пил постоянно, отсутствовал сутками, к Ксении относился пренебрежительно, подчас как к домработнице и обслуге. Ну а в дальнейших спектаклях судьба уверенно, методично и изощрённо уродовала Ксении жизнь, подавляла в ней желание жить и радоваться, ломала через коленку. И если в первом спектакле Ксения была глубоко несчастна, хандрила и регулярно впадала в депрессию, то в дальнейших историях её жизнь становилась всё более трагичной, невыносимой и страшной -- и в конце концов превратилась в сущий ад, без просвета и надежды. Алкаш-уголовник Графин избивал Ксению настолько правдоподобно, что и тени сомнения не возникало в реальности происходящего. Однажды он даже сломал ей ключицу, и хруст был слышен на весь зал. Потом Ксения с гипсом ходила. И это ещё не самое страшное. Там было столько чёрного натурализма, что я просто не в силах описать. И даже, казалось бы, тихий и безобидный трусливый Стасик, который раболепствовал перед всеми и вся, с покорной женой вёл себя, наоборот, изощрённо. Обыденно и повседневно вымещал на ней свои страхи и комплексы, очень "трогательно" попивал кровушку, взахлёб и исподтишка. Странно, а может быть, и закономерно, но в этой жизненной истории Ксения покончила жизнь самоубийством.

Временами было страшно и невыносимо смотреть. В груди моей всё клокотало и рычало, а пальцы сами собой сжимались в кулаки. Хотелось хоть что-то сделать для Ксении, защитить её, выдернуть из этого кромешного ада и как минимум заехать каждому выродку по зубам. В какие-то моменты я не выдерживал и в горячке вскакивал... и сразу всё пропадало -- и зрители, и сцена пустела. Чуть остыв, я снова садился на своё место. Словно в наказание за несдержанность, спектакль начинался заново, а не с того момента, с которого прервался. Приходилось, как самоубийце, одно и то же смотреть дважды, а то и трижды.

Зрители плавали в слезах, искренне негодовали и слали извергам и мучителям Ксении всяческие проклятия, поминая недобрым словом и меня, отчего иной раз в зале стоял сплошной гул. Я постоянно находился в состоянии некой прострации и боялся обернуться, чувствуя, как обгрызают мой затылок своими взглядами, с упоением вонзают клыки по самые дёсны. Конечно, я реально осознавал свою вину перед Ксенией и даже чувствовал своё авторство в этих постановках...

К концу каждого спектакля я впадал в состояние крайнего душевного истощения или безучастной тупости. Даже, наверное, дошаивал до того пограничного состояния, когда можно запросто сойти с ума. И не случайно после каждого спектакля, как только опускался занавес, я засыпал крепким и беспробудным сном тут же, в своём кресле, и мне снилось, как Ксения плачет...

Просыпался всегда в пустом зале, но на сцене ещё оставались декорации прошедшего спектакля. Я ходил по подмосткам, осматривал всё тщательно, вспоминал и чувствовал, что эмоции уже притупились, сердце притихло и лишь временами больно ворочалось. И увиденный накануне спектакль я уже воспринимал всего лишь как театральную постановку.