Театральные подмостки (СИ)

-- Отчего ж... краем уха слыхал... Генка Киселёв вроде как рассказывал: мол, с какой-то красавицей зазнакомился, телефончик взял, ага. Девка уж такая, грит, хорошая, душевная! Обзавидоваться можно. Сам он вроде как глаз положил; ежли б, грит, ни друг Ваня, отбил бы без зазрения совести... Да я шибко и не интересовался. Знал бы, расспросил бы, а как же.

-- Так это Ксения была?

-- Откуда я знаю.

-- Что, даже имя не спросили?

-- А вот насчёт имени -- забыл спросить. Каюсь, промашка вышла.

Я не знал, что и думать. С одной стороны, хоть и чувствуется, что скрытничают, а всё-таки... характеристика, как ни крути, положительная. А с другой -- с тревогой думаю: а вдруг не Ксения? Вдруг опять вляпался? Может, нашёл ещё хлеще? Красавица... что красавица... Лера тоже красавица... Местами душевная... Да и не нужен мне никто кроме Синички. И что это за странная фраза Аркаши "нет больше Ксении..."?

Тут Стылый решил реабилитироваться.

-- Да что вы раньше времени трагедию развели! -- воскликнул он. -- Я сам всё разузнаю и буквально на днях тебе скажу. Вот когда сороковины отмечать будем...

-- Какие ещё сороковины? -- удивился я. -- Я же не умер по-настоящему?

-- Всё равно надо, -- уверенно сказал Стылый и завистливо посмотрел на меня. -- Эх, Ваня, везунчик ты. Тебя душа на улучшенный вариант поменяла, а моя рубашка наоборот всё придумала... Правда, пока не заменила.

-- Это как?

-- Как, как... такой сюжетик сочинила -- выть хочется! Меня там вообще из театра выгнали, спился и докатился до последней ручки.

-- За что выгнали? -- растерялся я.

-- Ну, было за что... долгая история... А рубашка у меня с юмором... В тот день, когда я "народного" получил, у неё, получается, в этот же день моя карьера артиста закончилась. Подгадала... Сейчас вот в подземном переходе... Побираюсь, милостыню прошу. Звезда, кумир молодёжи -- и с протянутой рукой... Зрелище, конечно, не для слабонервных... Наши идут мимо, не узнают, а может, делают вид... Все такие занятые, торопятся... И ты, Ваня, мимо прошёл. Оторопел от неожиданности, узнал, видать, да только сразу опомнился -- и дальше. Через пару минут, правда, вернулся, да. Совесть, видать, замучила, а может, и любопытно стало... Положил мне сто рублей и хотел что-то сказать... но... не стал. Я тебя не осуждаю. У меня были такие пустые глаза, мёртвые даже, может, из-за странных очков... Может, тебе показалось, как будто я уже не человек.

-- Не может быть, -- хмурился я, потрясённый.

-- Хочешь, сам посмотри, делов-то...

-- А можно?

-- Ну, ради творческого процесса... так уж и быть, кусочек... Делов-то, уже миллионы посмотрели. А что, поучительно... Любуйтесь на здоровье... Олёша и Сергеевич уже насладились...

Тотчас же сознание моё поплыло, и оказался я в подземном переходе. В этом "кино" увидел я и себя, "нарисованного" чужой рубашкой.

Эх, даже не знаю, как рассказывать... комок в горле. Предо мной предстал донельзя спившийся и грязный нищий, совершенный старик, который и впрямь просил милостыню. Еле узнал в нём народного артиста Аркадия Стылого, которому всего тридцать три года от роду. Пасть до такой степени -- и врагу не пожелаешь. Всё в нём поражало, особенно несуразные очки, в которых глаза выглядели огромными и выпуклыми.

Да, всё было так, как и говорил Стылый. Мой Иван нагнулся, положил сторублёвую бумажку и увидел бессмысленные и пропитые желейные глаза.

Тут же я опять очнулся за столом. Такой вот короткий экскурс, но сколько пищи для размышления! И так мне стало жалко Аркашу, что даже комок к горлу подступил.

-- Как же тебя угораздило? -- еле выдавил из себя.

-- Запросто, обычная история. Вот так, попей её, родимую. Разум потихоньку, по кусочку выгрызает.

-- Странно, Аркаша, ты же в своей жизни практически не пьёшь, -- озадачилась Ольга. -- Почему твоя рубашка так посмеялась?

-- Пёс её знает. Надеюсь, просто для своего упоения придумала.

-- А почему у тебя очки такие? -- спросил я. -- Зрение тоже от водки?..

-- От неё, родимой. На очередной пьянке о мою голову бутылку разбили. Думаете, трагическая случайность? Ан нет, грех роптать на судьбу. Бутылка сотни раз нависала над моей головой, и рано или поздно кто-то должен был выронить её из пьяных рук. Так и случилось. После этого зрение село, память ни к чёрту стала. Обзавёлся я очками с двойными толстыми стёклами, вырезанными, видать, из той же самой бутылки. Стало трудно запоминать текст. В кино ещё как-то снимался, выучивая короткие фразы, а из театра пришлось уйти. Роли давали всё реже и реже, разве что в эпизод какой сунут, и то из жалости. Потом обо мне, естественно, скоренько и благополучно забыли, и публика, и друзья -- и опустился я на самое донышко жизни. Вот такая история моего падения. Вполне заурядная, согласитесь.

-- История забавная... -- задумчиво сказал Николай Сергеевич. -- Вот только как бы она в реальность не превратилась...

-- Типун тебе на язык, Сергеевич! Не станет же она, в самом деле, убитым сознанием калечить свою же жизнь?

-- Кто знает, кто знает...

Аркаша и вовсе пустился в размышления: