Театральные подмостки (СИ)

И в один из солнечных дней утречком ранним, когда муж ушёл на работу добывать пропитание для семьи, а дочка -- в школу, пригнал Графин с друзьями-собутыльниками к подъезду КамАЗ с контейнером и всё ценное обзаведенье из квартиры выбрали.

Богатство там не ахти какое, а всё же и диван, сломанный и растрёпанный, и тот забрали. Телевизор, машину стиральную и посуду более-менее сносную, бельишко опять же... да что и говорить, даже новенькую кровать у дочери Нели унесли -- может, пригодится. А как же, новая семья -- о себе думать надо, то да сё... Словом, одни белы стены оставили.

Вася как узнал, что жена его вместе со всем обзаведеньем покинула, от сердечного приступа в больницу слёг. А там ему, аллергику, не то лекарство в организм сунули, и его анафилактический шок стукнул. В общем, не выходили. Неле об этом несчастье, естественно, сообщили, но на похороны она не поехала, хотя и трезвая была. Дети сейчас в детском доме, а сама она судится из-за квартиры.

С Графином у неё тоже... не по-людски как-то. Трезвый он -- угрюмое депрессивное создание, а как выпьет, так самое настоящее чудовище, как будто в него какое-то зло вселяется. Потом и не понимает, как такое натворил... Напьётся, и Неля после синяки гримирует. Иной раз и не рассчитает дурь-то. Три раза с сотрясением мозга в больнице лежала. А один раз как-то забыл тряпку на руку намотать, чтобы следов не осталось, неудачно стукнул и ключицу ей сломал. Подруги её, "стервы", постоянно в уши надувают: дескать, бежать надо от такого изверга, пока совсем не зашиб. Но Неля -- ни в какую, даже в полицию не заявляла. Может, и впрямь любит, а то и деваться некуда: запустила троянского коня, прописала. А потом, Графин хоть и нелюдь, а деньги какие-никакие носит и на работу не гонит. Где, правда, добывает -- неизвестно. По ночам часто отсутствует и целыми днями где-то пропадает.

Знаете, мне всегда худо было, когда в их жизни оказывался, словно в какой-то вонючей грязи валяешься и дурь глотаешь. Да ещё всякий раз предчувствие чего-то страшного всё усиливалось и усиливалось...

Потом я ознакомился с ещё двумя ущербными и гадкими жизнями.

Первая была жизнь холёного циника и эгоиста, которого родители "дальновидно" нарекли Оскар... Этот Оскар менял женщин как перчатки и строил карьеру политика. Он вызвал у меня не меньшее омерзение, чем Графин. За его уверенными плечами и высоко поднятой головой не один десяток изуродованных и искалеченных женских судеб. А теперь ещё в свои тридцать пять лет он ухитрился охмурить шестнадцатилетнюю девочку. Подавил её полностью своей волей, навязал своё гнилое мировоззрение, подчинив под свой жизненный план. Эта Геля, не имеющая своего духовного и житейского багажа, превратилась в марионетку, готовую исполнить любую прихоть. И, что самое страшное, спустя всего полгода стала такой же циничной особой.

Он спокойно, как-то мимоходом предал друга, и когда его укорили в этом, он с кривой усмешкой выцедил:

-- Меня совесть не мучает, спокойно сплю. Какой-то француз сказал, не помню: "Вовремя предать -- это не предать, а предвидеть".

-- Довольно циничная фраза, не думаешь?

-- Не думаю. Цинизм -- это цемент жизни. Он скрепляет шаткую человеческую психику. Перефразируя француза, скажу: осознанный цинизм -- это не цинизм, а цемент благополучия и самосохранения. Врачу нужен цинизм, без него он с ума сойдёт. Судье и всем, кто с преступниками дело имеет, также без цинизма никуда. О политиках и военных и говорить нечего.

Увидел я ещё и труса Стаса, мягкого и нерешительного, деликатного до тошноты. Он женат на даме, которая на десять лет старше его. Женщина властная, работающая патологоанатомом, этакий Цербер у ворот ада, готовая в любой момент вцепиться в бездыханный труп. Стасик её называет Катенька, а чаще -- Котёночек. Мне показалось, что не далёк тот день, когда она перепутает и вместо трупа препарирует своего мужа.

Правда, с этими жизнями я познакомился довольно поверхностно. Куски хоть и были яркие и судьбоносные, гадкие и разрушительные, но всё было настолько скоротечно, что я не смог толком разобраться.

Но было кое-что, что связывало эти две жизни -- жизнь осторожного Стаса и жизнь циника Оскара.

В одном из фрагментов я увидел, как молодой Стас идёт по тускло освещённой фонарями зимней улице. Безлюдно и лишь редкие машины проезжают мимо. И вдруг слышится истошный крик: "Помогите! Помогите!" Стас сразу остановился и посмотрел в сторону трамвайной остановки: там двое пьяных отморозков держали отчаянно кричащую и плачущую навзрыд девушку. "Наш герой" остановился на какую-то секунду в замешательстве, но тут же, угнув голову, побежал прочь чуть ли не вприпрыжку.

Нечто подобное случилось и с Оскаром. Только он даже не остановился -- криво усмехнулся и пошёл дальше тем же мерным шагом.