Театральные подмостки (СИ)

Потом пьяный Денис, обливаясь слезами, ломился в квартиры соседёй с первого по девятый этаж, рассказывал свою страшную историю любви и настоятельно требовал прослушать "поэтический шедевр".

Ну, те возьми да и вызови неотложку. В сумасшедшем доме Дионисий стал всеобщим любимчиком, не только больных, но и врачей, и санитарок, кошек, хомячков и аквариумных рыбок, а посему они его почти год не хотели отпускать. К сожалению, в жёлтых стенах он не написал ни строчки. Даже не пытался. Да и поэтический дар, который до помешательства, несомненно, в какой-то степени был, улетучился в неизвестном направлении. Видимо, его таланта пиита хватило всего лишь на кратковременную вспышку.

Правда, выйдя из больницы, он решил продолжить свою поэму, но вскоре забросил. Вот тот новый кусочек поэмы. "Почувствовав усердное выздоровленье, он вышел из больничных упокоев и, жадно втягивая стылый воздух, рассматривал с укором и каким-то интересом лживый облик мира. Спокойствие и никакого взрыда, и страх ушёл, и внутренний заныв бесследно испарился, и боль души, и сердца трепыханье... Задумался о вечном и сакральном, и усомнился в праведности мирозданья, и утвердился в бренности и тщёте бытия. И вспомнил он заветную доктрину, которую один мудрец оставил людям, пред тем как наш прекрасный мир покинуть, шарфом из кашемира удавившись..."

Из жалости в театре Дионисия оставили, но всего лишь на всевозможных подсобных работах. Обычно вёл он себя тихо и безобидно, хотя и создавал небольшие проблемы. Иногда приставал к зрителям.

-- Давайте я вам стихи почитаю! -- предлагал он какой-нибудь зазевавшейся барышне в фойе или вестибюле.

С большим чувством читал не свои, а стихи известных и не известных, но талантливых поэтов. Бывало, даже пугал, экзальтированно читая поэму Сергея Есенина "Чёрный человек". Ну, сами знаете, какое это страшное и экспрессивное творение.

Случалось, какая-нибудь наивная девушка, не понимая, что перед нею сумасшедший, нередко попадала под его обаяние. Дионисий в таких случаях всегда неожиданно обрывал чтение, кротко и почему-то с обидой бросал: "Извините..." -- и отходил в сторону.

Это был человек бесконечного смирения, тихий и безобидный. Он даже букашку боялся поранить, комара не прихлопнет. Как-то он всем кому ни попади демонстрировал на животе присосавшегося клеща. Ему, конечно же, говорили, взывали к разуму, что клеща нужно срочно удалить, он может быть энцефалитным, но Дионисий только отмахивался: "Нельзя. Клещи занесены в "Красную книгу", их нужно поддержать". Где он такую "Красную книгу" видел, одному Богу известно.

И всё же в его словах и действиях всё равно улавливалась логика, которую, как известно, не отыскать у больных, страдающих шизофренией. Больше того, он облекал свои фразы в некие поэтические и патетические формы. Помню, он обратился ко мне, начинающему актёру, выпускнику Щукинского училища, с такими напутственными словами: "Главное, сможет ли человек задуматься над жизнью, решится ли сделать мир справедливее и лучше, выйдет ли за грани человеческого восприятия или будет приспосабливаться к окружающей действительности и растворится в ней, как кристаллик соли, сделав мир ещё солонее и горше?" Он, по сути, и разговаривал так же нараспев, как в своей поэме.

Хоть и был молчаливый и замкнутый, но всё время улыбался какой-то детской, наивной и виноватой улыбкой. Говорили, что до болезни и актёр был прекрасный, ну, в своём амплуа хорошего и скромного человека, у которого напрочь отсутствуют амбиции и даже честолюбие. Он не гнался за главными ролями, довольствовался эпизодическими и второго плана, выбирая только добрые и положительные. Не терпел даже малейшей пошлости.

Люди частенько сгорают, переживая за свою жизнь, а он всё время переживал за других, за всех. И сгорел ещё быстрее. Довольно часто выпивал и от выпивки никогда не отказывался. Во хмелю постоянно переходил на разговор о справедливости, причём Вселенского масштаба, иной раз распаляясь не на шутку.