Тебе, моя единственная любовь

Нет, это заняло не так уж много времени… С тех пор Наоэ знал, что отныне и навсегда его место — рядом с Кагэторой. Знал и гордился этим.

А потом на смену страстному желанию защитить пришел эгоизм.

Воспоминания, давно покрывшиеся пылью, вновь вставали перед его мысленным взором.

«Я сделал это не потому, что хотел тебя предать, — Наоэ медленно прикрыл глаза, — я просто не хотел, чтобы тебя у меня украли».

В сотый раз проговаривая в уме набившие оскомину оправдания, Наоэ снова взглянул на спящего Такаю, который находился сейчас от него на расстоянии вытянутой руки. Можно было присесть на колени у кровати и запустить руку под одеяло… Тогда рассудок, наверное, отключится совсем. Наоэ до сих пор помнил ощущение его прохладной кожи под пальцами — оно сводило его с ума. Если бы на месте Такаи был человек, с которым у него не было никаких проблем, он так и пустил бы губы гулять по телу, заводя прелюдию к любви.

«Хочу его себе, всего, целиком» — и это чувство усиливалось с каждой новой встречей.

Остановив на полпути занесенную руку, Наоэ медленно сжал пальцы в кулак.

Горько искривил губы, насмехаясь над самим собой: «Дурак…»

…Никогда ты до него не дотянешься, никогда не получишь. Так почему же…

…Вот бы разучиться чувствовать — вообще, совсем. Насколько было бы легче… Нет чувств — нет и боли…

«Бред… бред сумасшедшего…»

Такое извращенное желание просто не может быть ничем иным. Наоэ затолкал в себя эти слова, словно таблетку аспирина, и некоторое время прислушивался — действует ли? Потом встал и подошел к окну; приложил руку к прохладному стеклу, глядя на ночной город.

«Я же сам в это не верю».

Ни во что в себе он уже не верил — ни в привязанность, ни в искренность. Только бешеная, животная жажда — вот единственное, что он чувствовал наверняка.

Никакая это не любовь, а порождение больного сознания, бред искорёженной души, которая не выдержала слишком затянувшейся жизни… Это просто не может быть любовью.

«Безумец…» — Наоэ цинично усмехнулся, проклиная себя, и снова обернулся посмотреть на Такаю.

«Он так беспечен лишь потому, что не знает, каков я на самом деле. Нет, у меня не было права становиться его соратником…»

Защитником, хранителем… Наоэ не мог просто присматривать за ним на расстоянии — не такая широкая у него была душа. Казалось бы, четыреста лет должны сделать человека хоть чуточку лучше — но куда там. Даже если и наступает однажды момент прозрения, когда самому хочется прекратить, наконец, эти муки — не так-то просто вырваться из порочного круга страданий и страстей, которые составляют человеческую жизнь. У Наоэ не получилось.

«А я-то думал, что после четырехсот лет стану чуть ли не святым…» — но даже само стремление к этому куда-то пропало, потерялось в бесконечной веренице месяцев и дней.

С каждой новой фальшивой смертью в нем росло преклонение перед смертью истинной. Смерть не только не вызывала у Наоэ страха — в самом этом слове ему чудилось обещание покоя и отдохновения. Но что же было для него «истинной» смертью?.. Отказ от перерождений и очищение души для следующего воплощения?.. Нет, не то. Для Наоэ «умереть» значило вообще никогда больше не перевоплощаться. Полное и окончательное разрушение души…

«Никому не дано вырваться за пределы Шести Царств…»

От боли нигде нет спасения. А верить в то, что где-то есть выход, что человек после смерти может стать буддой — такое под силу лишь тем счастливцам, в чьей жизни бывает и начало, и конец.

Наоэ бросил в сторону Такаи взгляд, полный невыносимой тоски.

«Скажи… ты сейчас счастлив?.. — хотелось ему спросить, глядя в это безмятежное лицо. — А мне как обрести счастье?.. Чем утихомирить желание, у которого нет ни конца, ни края? Если позволить себе утолить его, подобно изголодавшемуся зверю, смогу ли я достичь забвения? Сделать тебя рабом своих удовольствий, и, переплетаясь, скатиться в пропасть — избавлюсь ли я тогда от тех неисчислимых страданий, что привязывают меня к жизни?»

…Чего же я хочу? Чего я хочу от тебя, сейчас?..

Наоэ глубоко вздохнул и начал расстегивать рубашку, собираясь пойти в душ. Надо поскорее лечь спать, думал он, хотя и знал в глубине души, что ему уже не сомкнуть глаз этой ночью. Или пойти напиться? Может, виски снимет горячий зуд во всем теле, прогонит эти галлюцинации, которые уже превратились в хроническую болезнь?

Наоэ раздумывал над этим, когда услышал посторонний звук: где-то плакала женщина. Сначала он подумал, что в соседней комнате — но нет, не похоже. Постепенно плач становился все более отчётливым, и Наоэ, наконец, понял: звук раздается у него в голове. Он улавливал его шестым чувством.

Кто бы это мог быть? И почему он до сих пор ничего не заметил? Настолько сильная мысленная волна…

Плач не прекращался. То были горькие, почти злобные рыдания. Наоэ обернулся к окну — снаружи?..

— …ммм… — разбуженный шумом, Такая открыл глаза. Наоэ куда-то собирался.

— Ты куда?

— Я вас разбудил? Извините.

— Да нет, ничего… Что это?.. — теперь Такая тоже услышал плач.

— Этот звук беспокоит меня уже некоторое время. Хочу пойти посмотреть, откуда он доносится.