Тебя все ждут

Людмила Ивановна и в обычные дни хладнокровием не отличалась, а в этот вечер и вовсе была не в себе. Может, на неё так подействовала похоронная тема. Я пытался ей рассказать про мозаиковый портфель, она постоянно перебивала, стонала, рыдала, а в следующий момент оживлённо, хвастливо и почти весело принималась рассказывать:

– Отпевание возглавлял митрополит! по просьбе твоего крёстного… Лакеи крёстного вышли в белых ливреях и с факелами… Твой крёстный сказал прекрасную речь, прекрасную!.. – Тут она вновь принималась рыдать.

«Крёстным» маменька называла князя Иоанна. Вы помните, что когда-то он «волочился» за маменькой – и, хотя дело было ещё до моего рождения, я как чопорный-добродетельный сын всем своим видом показывал, что в день похорон отца она могла бы вести себя поскромнее.

Повторяя «твой крёстный», маменька будто бы уверяла, что князь Иоанн связан не с ней, а со мной, причём эта связь исключительно благочестивая и возвышенная. Жалкий трюк, беспомощная увёртка.

– И ещё знаешь новость? – воскликнула маменька. – Функе умер! Фон Функе, муж Маши Абросимовой, барон. Уж два месяца!..

Я не сразу сообразил, что «Маша Абросимова» – это моя закадровая невеста, с которой я разорвал помолвку после ранения энное число лет назад.

– Траур выдержит и приедет в Москву. Маша, ну Маша же! – маменька теребила меня, чуть не прыгала, а я не знал, как реагировать, какие выгоды или угрозы могли быть связаны с появлением этой Маши из небытия…

– Маменька, да послушайте же и вы меня наконец! Из ваших комнат пытались выкрасть портфель с папенькиным завещанием…

– Кто посмел?!

– Митенька, ваш любимец.

– Не может быть!..

– Я воспрепятствовал. Отнял силой. Давайте же прочитаем не мешкая. Без посторонних…

* * *

Через десять минут мы втроём – маменька, Ольга и я – собрались в кабинете старого графа. Лакеи зажгли два трёхрогих подсвечника и исчезли. Я торжественно расстегнул мозаиковый портфель, извлёк листы, прошитые красным вощёным шнуром, скреплённые сургучом.

– «Духовное завещание», – прочитал я, как полагается, на опоре (по-нашему – по-актёрски так называется звук, который идёт не из горла, а из живота).

– «Во имя Святыя Единосущныя Животворящия и Неразделимыя Троицы, Отца и Сына и Святаго Духа, аминь.

Я, раб Божий граф Кирилл Ильич Орлов, штабс-капитан гвардии в отставке, будучи в престарелых моих летах, чувствуя в себе слабость и более надеясь отдать дух мой Всевышнему, нежели о продолжении моего века…»

Маменька хлюпнула.

– «…пишу сию духовную грамоту в целом уме и чувствительной памяти.

Завещаю московский дом с каменным и деревянным строением, находящиеся под залогом деревни Опалиху и Богучаровку с населенными на них дворами и в них людьми, состоящими по ревизии и записанными за мною, также все прочее движимое и недвижимое имение, моим законным наследникам: супруге, графине Анне Игнатиевне Орловой, сыну… – мой голос послушно дрогнул, – …графу Алексию Кирилловичу Орлову и дочери, графине Ольге Кирилловне Орловой.

Такожде при составлении сея грамоты не могу скрыть великия моея вины пред наследниками и родными, ибо дела мои оставляю в расстройстве. Деревни заложены в Опекунский совет. Другия долги означены в расходных книгах…»

Маменька ёрзала и вздыхала, промакивала глаза платочком: ей было невмоготу, что зрители смотрят не на неё, а на кого-то другого.

– «Однако есть вина паче прочих, каковую осьмнадцать лет я нес втайне… – Я выдержал паузу, – …и за каковую вину готовлюсь по смерти моей дать ответ пред Единым Спасителем и Искупителем нашим Иисус Христом.

В сей грамоте открываю, что, кроме законных моих детей, графа Алексия Кирилловича и графини Ольги Кирилловны Орловых, имею также незаконнорожденную дочь…»

Ольга ахнула.

– А я знала, – проговорила маменька загробным ба-сом.

– Как, маменька? Знали?

– Ложь!

– Где, в чём ложь, маменька?

– Везде ложь. – Маменька перекинула через плечо шаль, как тогу, сверкнула глазами: – Читай!

– «…незаконнорожденную дочь, нарицаемую Варвару Васильевну Черменеву, от роду семнадцати лет…»

– Черменёву? – переспросила Ольга. – У нас же Митенька – Черменёв. Что же, выходит, эта… Варвара…

– Да, да! – загремела маменька. – Младшая сестра Митьки! А ваш папенька – с матерью Митьки, с этой змеёй!..

– «С матерью сея девицы, помещицей Анной Михайловной Черменевой, проживавшей в соседней с нашим имением деревне Николо-Урюпино, я, великогрешный раб Божий, имел незаконную связь…»

– Как он мог! Променять на эдакое ничтожество… Что она могла в нём понимать?! Я бы её к себе в горничные не взяла! Я одна понимала его высоту… И так пасть! Втоптать в грязь… Негодяй! А я верила… И он верил, верил, всю жизнь только меня любил, меня одну… И вот так поступить!..

Я выждал минуту, понял, что маменька может так завывать ещё долго, и, чтобы окончательно не потерять нить, перебил её на полуслове: