Тебя все ждут

– Обычно всему виною не сластолюбие и не страсть, а соперничество. Стремление победить. Представь себе: полк за границей… да хоть бы не за границей, а в Польше. Крошечное местечко, какое-нибудь Пши-бши-вши. Местный шляхтич в своей усадебке даёт бал. На всё местечко три панночки, из них одна – чуть миловиднее, чем другие. А нас, офицеров, человек двадцать, а то и тридцать. И что я? Влюблён в эту панночку!.. на один вечер. Я должен добиться её расположения, её улыбки – казалось, зачем? Дома меня ждёт невеста – ты помнишь Машу… Но сейчас, здесь, в этом местечке, готов стреляться со всяким соперником – только бы удостовериться, что я – лучший из всех. Красавица – верней, та, кого общее мнение выбрало на эту роль – на один только вечер, в этом жалком местечке, в этой усадебке, больше смахивающей на сарай, – должна выбрать меня! Меня…

Помните, я говорил: у актёров есть понятие «подложить», когда произносишь написанные слова, а имеешь в виду свой собственный жизненный опыт. Когда это удаётся, текст звучит совершенно иначе. Как будто буквально находишь внутри резонатор. Зритель это немедленно чувствует.

Когда я рассказывал Ольге про панночку в воображаемой польской усадьбе, напоминавшей сарай, конечно, я подложил себя настоящего – в павильоне из гипсокартона, с ней, с Оленькой Гололобовой. Посреди монолога про Польшу я опустил взгляд от притолоки, мы смотрели друг другу в глаза. Теперь я взял её за руки.

– Прости папеньку, – сказал я. – Если б он вспомнил про нас, устоял бы. Но в ту минуту он был от нас далеко, далеко…

А может, прикинул я, повременить пока с этой новой сестрой? Не звать её? Вот какая из нас с Оленькой получается пара… Молчим – а тишина не пустая, в тишине напряжение…

– Алёша, позволь, я сама поговорю с Митей.

Тьфу ты, подумал я. Опять она за своё. Почуяла слабину.

– Я отошлю его, – заспешила она, удерживая мои руки в своих, – ты не беспокойся… И маменьке объясню. Ты как мужчина отрубишь сплеча…

Ишь зараза какая, подумал я. Решила себе откусить все козырные диалоги – с Митенькой, с маменькой…

Хотел было возразить – а потом представил, как мне опять встретиться с Митенькой, то есть с Артуром, после того, как он поймал меня на лету и поставил на место… Пусть и правда Оля сама его отошлёт. Отошьёт. А что касается маменьки…

– С маменькой сейчас нужно особенно бережно, осторожно… – Ольга как будто услышала мои мысли.

– С ней трудно, – проворчал я, сдаваясь: мол, ладно, чёрт с вами с обеими, чирикайте там друг с другом по-бабьи, рейтинги намывайте.

– А уж мне-то как трудно! – воскликнула Оленька от души.

Мы с ней переглянулись и прямо-таки покатились со смеху оба, почти по-настоящему, почти по-родственному, тепло, живо! Разрядка после долгого напряжённого дня.

– Знаешь что? – сказал я и повернулся к папенькиному столу, остановился, внимательно посмотрел на кресло старого графа, как если бы он был здесь, с нами в комнате. – Давай помолимся об упокоении папенькиной души. Ты и я. Ему сейчас это нужно.

Ну да, я же парень религиозный. В любой затруднительной ситуации выход – «молиться». А шоуштирлицы небось музыку пустят. Чувствительную. Не будут же зрители в тишине наблюдать, как мы шевелим губами.

В наушнике включилась запись: гудение, как обычно, на одной ноте, и тот же текст, но звучащий чуть-чуть иначе, с другими паузами. Наверно, что-нибудь специально заупокойное. Я широко, уже привычно перекрестился и повторил за монахом:

– Моли-итвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе Боже наш, помилуй нас, аминь. Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе…

Оленька тоже перекрестилась и встала перед иконами на колени. Я посмотрел на неё одобрительно, она ответила мне – снизу вверх – доверчивым взглядом.

– Жив-вой, – запнулся я. Пошёл незнакомый текст. – Живы́й в помощи выш… Вышнего…

– Не обязательно повторять, – вмешался кондуктор. – Сейчас музыка идёт. Просто губами подвигайте. Можете помычать что-нибудь.

Ага, я был прав, во время нашей «молитвы» пустили музыку.

Ну, и что же мне с тобой делать? – думал я, невпопад повторяя слова, время от времени осеняя себя крестом и поглядывая то вниз – на сосредоточенную сестрицу Оленьку, то вперёд – на большую икону: вереница людей поднималась по лестнице навстречу Богу, который протягивал к ним руки с синего облака, причём шесть-семь человек почему-то висели на этой лестнице вниз головой.

Может, и впрямь не звать пока эту Варю? Посмотреть, как Оленька поведёт себя дальше…

– «…Душу раба Твоего, Спасе, упокой…»

– Упокой душу раба Твоего Кирилла! – громко произнёс я.

Оленька посмотрела на меня снизу вверх влюблёнными глазами.

Кто ты? – продолжал думать я. Что ты чувствуешь? Что нам предстоит пройти вместе?

– «Ты еси Бог, сошедый во ад…»