Teen Spirit

Мы уставились в телевизор; Алиса каждые пять минут смотрела на мобильник — на случай, если он звонил, а мы не обратили внимания…

Через час примерно я ушел, так и не дождавшись ее дружка. В дверях Алиса бормотала:

— Не знаю, где он застрял…

«Групповуха у него затянулась, а не ужин», — чуть не брякнул я, но осекся: слишком походило на правду, чтоб быть смешным. А, ладно, мне ее все равно не рассмешить.

Двери лифта захлопнулись. Насчет Алисы я правильно подметил с самого начала: в определенном смысле возраст ее не испортил. Что касается, например, желания затеряться у нее между ног, тут, пожалуй, рейтинг ее даже повысился. В ней появилось что-то трагическое, надломленное, делавшее ее хрупкой и желанной. Внизу мне повстречался невысокого роста мужчина, подъехавший на джипе. Я догадался, что это он. Костюмчик безупречный, сам из себя ничего, если кому нравится, чтоб с гнильцой. Он тоже понял, кто я, и мы друг другу слегка улыбнулись. Ничего физиономия, приветливая. Но уж больно тачка здорова, и ботиночки бешеных бабок стоят — от этого меня опять повело.

* * *

Я прошел пешком до станции «Абесс», хотелось домой, к Катрин, было больно, что она не звонит. Я жалел, что уехал от нее, лучше б я приковал себя к оконной решетке. Пришлось бы тогда вызывать спасателей, чтобы они меня освободили и потом забрали, а я бы отбивался и орал не своим голосом. Ей бы это надолго запомнилось. А так получилось слишком просто для нее и слишком несправедливо по отношению ко мне.

Вставляя ключ в замок, я думал: хорошо бы Сандра уже легла — хотелось побыть одному. Ничего подобного, она болтала по мобильнику и при моем появлении шмыгнула к себе в комнату. Я успел заметить, что она недовольна и пытается закруглить беседу, говоря в нос: «Я правда совершенно больна, созвонимся в другой раз». Но собеседник не отставал, и она провисела на телефоне еще по меньшей мере четверть часа.

Я скрутил большой косяк без всякой, впрочем, уверенности, что он мне поможет.

Вошла Сандра: лицо напряженное, на виске бьется жилка. Я ее такой никогда не видел. Она улыбнулась через силу, села со мной рядом и стала как полоумная переключать программы. Мне хотелось наорать на нее, напомнить, что меня, между прочим, бросила женщина и что я вернулся с малоприятного свидания, а потому не обязательно срывать на мне свое дурное настроение. Она сглатывала слюну так, будто вот-вот подавится, я протянул ей свой джойнт, придал голосу жизнерадостности:

— Кто-то портит тебе кровь?

Из глаз у нее неожиданно хлынули слезы, слезы холодной ярости.

— Это был один тип с телевидения. Понимаешь, я работаю над серией передач, мне очень хочется их сделать, и платят хорошо… Мечта, короче. А этот гад там главный.

— Ну?

— Он разговаривает со мной как со шлюхой. Я не знаю даже, что ему отвечать, чувствую себя запутавшейся девчонкой. Я ненавижу себя за то, что хочу сделать эту работу, за то, что не послала его подальше, за то, что он ко мне клеится, что позволяет себе звонить мне в такое время и говорить, какие у меня красивые глаза и как в коротенькой рубашке я могу простудиться, я ненавижу себя, черт возьми, потому что я такое дерьмо…

— Ничего страшного не случилось, Сандра, ну подумаешь, не нашлась что ответить…

Но ее уже развезло. Я ее такой не знал. Я тогда впервые понял девиц, которые страдают от собственной доброты. Раньше я над этим смеялся, но теперь, поглядев на нее, просек, что тут и вправду мрак. Невозможно было ее утешить, отвлечь, объяснить, что ничего особенного не произошло. Она ревела не переставая, а разрядка не наступала. Она расковыривала рану и норовила, чтобы до кости.

— Ага, а если я ему отвечу, он сочтет меня дурой недотраханной, типа, юмора не понимаю… как будто я должна визжать от счастья, когда трехсоткилограммовая туша со свинячьим рылом называет меня «моя милая». Разве мужики готовы подставлять ему свою задницу? И если он скажет: «Ах, какая у тебя попочка!», они что, улыбаться будут? А когда он наконец въедет, что я под него не лягу, тогда как? Я же все наперед знаю: начнет рассказывать направо и налево, что я работаю непрофессионально, что мне того-то не хватает и то-то я не понимаю, в итоге меня выпрут, и я вынуждена буду помалкивать, потому что таковы правила игры, я должна все это кушать из-за того, что у меня есть сиськи… А я хочу сделать эту гребаную работу, потому что мне надо платить за то, се, пятое, десятое и мне все надоело…

Она зачем-то резко встала, стукнулась со всего маху ногой о стол, взвыла и плюхнулась обратно на диван вне себя от ярости:

— Я чувствую себя, блин, по уши в дерьме, я чувствую себя загнанной в угол… Кругом одна мерзость, я сама себе противна.