В ложу, опираясь на трость, шагнул высокий, тучный мужчина во фраке, бабочке и рубашке такой белоснежной, что в темноте она выглядела светившейся.
– Бонжур, молодой человек, – сказал он без малейшего удивления. – Я не помешал?
– Э, нет, – буркнул Мишка.
– Превосходно. – Тучный поднес к глазам закрепленные на палочке очки без дужек. – Насколько я понимаю, это место занято? Ведь вы явились сюда прежде меня?
Очень хотелось сказать «да» – если не усесться в кресло, то придется извлекать стул из груды, а там все как на подбор колченогие. Но видно, что обладатель фрака и бабочки на трость опирается не просто так, дышит тяжело, как побегавшая на жаре собака, да и лицо белое, измученное, словно у больного.
– Садитесь, я пристроюсь как-нибудь, – сказал Мишка, отодвигаясь.
– Благодарю вас, молодой человек. – Тучный, хромая и отдуваясь, двинулся к креслу. – Помню, давали «Торжество муз» на стихи Дмитриева, когда блистал несравненный Мочалов, и тогда я, еще юный и неискушенный, вынужден был смотреть спектакль стоя. – Кресло скрипнуло. – Ох, еще раз благодарю…
Один стул, самый верхний, оказался вполне ничего, особенно если сидеть ровно.
Мишка устроился у самого края и принялся глядеть на сцену, где танцоры летали над помостом так, словно вовсе не знали такой штуки, как земное притяжение. Сообразил, что происходит нечто вроде новогодней елки, и всем дарят подарки, вот только вместо Деда Мороза некто в цилиндре и маске.
Трость у него была почти такая же, как у соседа по ложе.
– Великолепно, великолепно… ох, помню, Уланова дебютировала в роли Мари. Феноменально это выглядело, феноменально!
Мишка не знал, кто такая Уланова, но решил, что, наверное, танцовщица из тех, кто давно не выступает.
– А как в Мариинке первый раз ставили этот балет! М-м-м-м! – продолжал болтать сосед. – Невероятно…
Говорил он не для того, чтобы его услышали, нет, он, похоже, не замечал сидящего рядом мальчишку – так порой беседуют сами с собой старики, перебирая в ладонях, точно карты из колоды, яркие эпизоды молодости и зрелости.
Дряхлым обладатель фрака и бабочки не выглядел, но было в нем что-то, наводящее на мысли о глубокой древности.
– Ох, славно-славно… да, это напоминает мне «Ромео и Джульетту» того же Григоровича…
Мишка не слушал, он смотрел…
На сцене злой мальчишка сломал куклу, а затем вместе с приятелями надел маски оскаленных мышей, чтобы подразнить лишившуюся подарка девочку. Исчезли стены и забитая барахлом ложа, весь мир сгинул, осталась только громадная зала, освещенная льющимся в окна лунным светом.
Кружатся снежинки, выросшая елка упирается в потолок, с нее падают, оживая, игрушки…
И схватка, беспощадная, настоящая, хотя с одной стороны – орда серых грызунов, возглавляемая крысой в золотой короне, а с другой – армия игрушечных солдатиков, предводитель которых столь страшен, что на него неприятно смотреть…
И летит через сцену туфля, и волшебство заканчивается, зажигаются лампы под потолком зрительного зала.
– Феноменально, ох, феноменально, – пробормотал сосед, и Мишка вспомнил, кто он и где находится. – Молодой человек, вы обратили внимание, как именно решена финальная сцена?
– Нет…
Ответ получился рассеянным, поскольку он думал о том, что наступил антракт. Что, может быть, именно сейчас нужно выбраться из ложи, отправиться в буфет, куда непременно поведет всех Анна Юрьевна.
Но он же не знает, как устроен театр, где что находится… и может заблудиться!
– А зря! – Голос соседа неожиданно стал властным, в нем появились звенящие командные нотки.
– Э, в смысле? – Мишка повернул голову. – Что вы имеете в виду?
– Всякая вещь, предмет, явление имеют власть над нами и над миром, поскольку мы придаем им значение. – Тучный заговорил иначе, совсем не так как ранее. – Наделяем смыслом. Поверила Мари, что ее подарок на Рождество может ожить – так и случилось…
Исчезло оханье, пропал рассеянный взгляд, в кресле словно оказался другой человек, даже тучность куда-то ушла, осталось лишь белое, висящее в воздухе лицо с черными пустыми глазами.
– Но когда получившая собственную волю сказка пошла совсем не в ту сторону, куда девочка хотела, она вмешалась снова. Разбила очарование, запустив в него банальностью. Швырнув башмак, иными словами!
– З-зачем вы все мне это говорите? – спросил Мишка. – Для чего?
– А потому, молодой человек, что это может тебе помочь. – Тон соседа помягчел, губы растянулись в улыбке. – Ты уступил мне место, и я обязан вернуть тебе сторицей… иначе нельзя.
– Но чем помочь?
– Ты не понимаешь… то, что ты носишь с собой, нужно так или иначе обезвредить. Позволим хозяину этой вещи довести планы до конца – и все, не будет больше чудес и театра. Таким, как он, чудеса не нужны, их интересуют лишь деньги и власть.
Мишка обмер.
Откуда… откуда он знает о золотых часах, что надежно спрятаны в кармане куртки?
Кто этот человек?
– Я что, должен бросить в них ботинком? – спросил он, растерянно моргая. – Объясните! Может быть, я отдам их вам?
Белое лицо отдалилось, будто сидящий в кресле человек отшатнулся.