Для современного человека, воспитанного большей частью на европейской культуре ренессансного и постренессансного времени, есть в этой архаичной графике и еще одно принципиальное отличие от изобразительного мышления более поздних эпох. Отличие, которое сознается не сразу. При явной внятности, ясности, простоте самого языка, системы приемов, непостижимое для нас качество древней графики заключается в совершенно ином, забытом нами, почти невозможном для нас художественном мышлении. В нем нередко отсутствует (или может отсутствовать) свет: художники названных культурных традиций при трактовке любых объектов легко и свободно могли обходиться без света. Форма у них может существовать «изображенной», трактованной сама по себе, без какого бы то ни было источника, освещающего объект и делающего его видимым! А ведь для нашего восприятия зрительных образов характерно именно наличие света и его источника[854]
. Вот в чем еще не до конца разгаданная тайна мышления художников древних эпох начиная от графики первобытного человека.Голова святого
Итак, начало таких «внесветовых» изображений обозначено: оно соответствует самому началу человеческой культуры. Отдельные попытки созвучного мышления известны и в искусстве Нового и новейшего времени: А. С. Пушкин, творящий удивительную и загадочную графику на полях своих черновиков, иногда Матисс и Пикассо, вторящая им Надежда Рушева, язык русского лубка… Но все же согласимся, что основным, наиболее распространенным языком графики давно, с дохристианских времен, стал язык, трактующий форму с помощью разнообразной светотеневой моделировки.
Этот обзор и связанные с ним отступления были необходимы для того, чтобы вспомнить факт, являющийся ключевым для нашей темы: иконные изображения с самого начала, с периода римских катакомб первых веков христианства, были «завязаны» именно на свет. По отношению к великим «внесветовым» изображениям прежних эпох икона сразу стала «светописью». Свет в иконе мог сиять в полную силу, мог быть явлен очень сдержанно, но, так или иначе, икона, по определению, стала явлением света Божия в человеке. «Аз есмь свет миру», «Тако да просветится свет ваш пред человеки…» и многие другие новозаветные образы света являет икона – не только конечным результатом завершенного образа, но и всем художественно-технологическим языком, на всех этапах ее создания.
Голова святого
Вот почему, изучая в инфракрасных лучах рисунок на левкасе подлинника Владимирской Божией Матери, обнажившиеся до первоначального рисунка фрагменты росписей в Кастельсеприо и многие другие памятники эпохи расцвета иконописания, на которых можно видеть процесс работы художника, отец Зинон обнаруживает в них не проволочные линейные контуры, к которым мы привыкли, глядя на поздние иконы, а законченный, проработанный с большей или меньшей степенью подробности
В арсенале средств древних художников был, конечно, не только линейный рисунок. Свет присутствовал и в произведениях изобразительного искусства дохристианских эпох. Иконописцы с самого начала пользовались именно этой изобразительной системой. Она принципиально более подходила для решения стоящей перед ними задачи. Художники первых веков христианства стали наследниками культуры фаюмских портретов, помпейских фресок и придали содержащемуся в них свету, подчас вполне живоподобно трактованному, новый смысл. Но, преображая его, восходя к смыслу поистине новозаветному, они воспользовались системой приемов, найденных ранее, позволяющих этот свет являть. В истории христианского искусства мы видим, как этот свет из «натуралистичного» становится структурным и символичным. Правда явленного света становится в иконе сущностной.
Последний экскурс подводит нас вплотную к технологии архимандрита Зинона на этапе создания иконного рисунка. Мастер уверен: поскольку рисунок – основа образа, то с самого начала облик его должен, по существу, служить и соответствовать результату, быть сродни ему, то есть средствами графики являть в образе свет.