Текстоцентризм в кинокритике предвоенного СССР

Из сталинской критики теории Марра и других «вульгарно-марксистских» моделей языка следовало два неожиданных вывода. С одной стороны, поскольку язык не является частью надстройки, он не может автоматически меняться революционными скачками, как обещал Марр. С другой стороны, поскольку язык не является средством производства (базисом), манипулирование языком в политических целях не способно напрямую привести к возникновению коммунистического сознания, как надеялись футуристы и поэтический авангард [Юрчак 2014: 105].

Действительно, статьи Сталина и эхом отозвавшихся языковедов [Александров 1951; Несмеянов 1951] развенчивали не только специально-лингвистические положения марризма, но и мысль о том, что язык – это «содержательнейшая категория надстройки» и, следовательно, ее структурообразующее начало. Вероятно, этот тезис Марра как раз и был одной из наиболее влиятельных и в то же время неявных манифестаций текстоцентризма. Ее опровержение и отделение языка как от базиса, так и от надстройки выводило языкознание из сферы общественных наук.

Когда Сталин утверждал, что «язык <…> связан <…> со всякой <…> деятельностью человека во всех сферах его работы – от производства до базиса, от базиса до надстройки» [Сталин 1953: 11], но не исчерпывается функционированием базиса и надстройки, он опирался на мысли Маркса, согласно которым язык есть непосредственная действительность мысли. Сталин считал: «…оголенных мыслей, не связанных с языковым материалом, не существует у людей, владеющих языком» [Там же: 45]; обратную позицию генсек обвинял в идеализме. При этом Сталин признавал иные формы мышления у людей с ограниченными возможностями:

…глухонемые лишены языка, их мысли не могут возникать на базе языкового материала. […] Мысли глухонемых возникают и могут существовать лишь на базе тех образов, восприятий, представлений, которые складываются у них в быту о предметах внешнего мира и их отношениях между собой благодаря чувствам зрения, осязания, вкуса, обоняния. Вне этих образов, восприятий, представлений мысль пуста [Там же: 47].

Одних Сталин считал «нормальными людьми, владеющими языком», других – «аномальными, глухонемыми, не имеющими языка» [Там же: 46]. Таким образом, у нормальных людей мысль существует не в образах восприятия, а только в языке, у аномальных, напротив, мысль существует только в образах восприятия. Не вдаваясь в лингвистические и анатомические нюансы этой схемы, легко увидеть, что в ней язык заменяет «нормальным людям» данные восприятия, следовательно, преломляет/искажает действительность ровно как качество зрения или слуха.

Наконец, критикуя марризм, Сталин в сотый раз вернулся к обличению догматизма, традиционному еще для дореволюционного большевизма. На этот раз вождь отвечал некоему А. Холопову:

Из статьи Вашей я понял, что от скрещивания языков никогда не может получиться новый какой-то язык, а до статьи твердо был уверен, согласно Вашему выступлению на XVI съезде ВКП(б), что при коммунизме языки сольются в один общий […] Товарищ Холопов и не догадывается, что обе формулы могут быть правильными, – каждая для своего времени. Так бывает всегда с начетчиками и талмудистами, которые, не вникая в существо дела и цитируя формально, безотносительно к тем историческим условиям, о которых трактуют цитаты, неизменно попадают в безвыходное положение [Там же].

Далее генсек разъяснял, как и почему цитаты, сталкиваемые Холоповым, не содержат противоречия, но важно другое: Сталин говорил о принципиальной относительности слов, их решающей зависимости от контекста.