Текстоцентризм в кинокритике предвоенного СССР

Языковедческий релятивизм вождя нашел отражение в советской повседневности: передовицы восхищались изобилием плановой экономики, но все сталинское правление – от индустриализации, раскулачивания и голода ранних 1930‐х через пред- и военную мобилизацию и до послевоенной разрухи рубежа 1940–1950-х – в СССР царил тотальный дефицит любых продовольственных и бытовых товаров. И здесь вариативность в понимании слов возвращалась на новом витке: все жители знали, что пустые полки магазинов и/или исчерпанность своей карточной нормы на тот или иной продукт вовсе не означают, что его нельзя достать втридорога на черном рынке, по блату или за взятку.

Смысл слов определяет контекст или наоборот?

Герой «Частной жизни Петра Виноградова» читает одно и то же стихотворение в разных обстоятельствах: в начале его, обычного парня, осмеивают за неумелый стих, в конце фильма ему же, производственнику-орденоносцу, аплодируют за те же строки. Он удивлен, и его приятель объясняет, что стихи так и остались плохими, как бы подбадривая героя тем, что реальное качество его поэзии неважно по сравнению с его же трудовыми достижениями.

Подобный момент есть в «Иване»: герой разгневанно и порывисто выкрикивает фразу о том, что одной силы в строительстве недостаточно, нужна и «школа». Наставник Ивана показывает, как нужно произносить фразу – отчетливо, с равномерной громкостью. Эпизод метафорически отражает мысль, к которой персонажа подводит весь сюжет фильма: сила без умений бесполезна и даже вредна – здесь воплощается большевистское противопоставление стихийности и сознательности. В этой метафоре стихийным материалом, требующим сознательного оформления, является высказывание, причем высказывание, несущее верный смысл. Однако его верность определяет именно форма высказывания – то есть способ его произнесения. Здесь вспоминается, как Алексей Юрчак описал

результат перформативного сдвига, произошедшего в советском авторитетном дискурсе в период позднего социализма. Значительная часть эффективности этого языка – то, что производило наибольшее впечатление на слушателей, – формировалась на уровне фразеологической структуры и синтаксической формы высказывания, а не на уровне буквального смысла. […] Авторитетный язык был способен повлиять на слушателей даже тогда, когда его не понимали. Выражаясь терминами Романа Якобсона, этот язык воздействовал на аудиторию в первую очередь на уровне своей «поэтической функции», на уровне того, как высказывание звучит, а не что в нем говорится [Юрчак 2014: 167].

При этом замечания Юрчака о времени позднего социализма актуальны не только для пропаганды сталинского периода, но и для механизмов любой политической риторики, – недаром следующим примером антрополог разобрал лозунг предвыборной кампании Дуайта Эйзенхауэра в США начала 1950‐х годов.

Прочтение одного и того же текста с разной уверенностью в читаемом встречается и в «Любви и ненависти». Инженер, сочувствующий красным, не может складно прочитать белогвардейское заявление о разгроме большевистских банд, которое за него бойко читает белый офицер.

В «Совершеннолетии» немецкий солдат знакомится с русским языком по словарю и большевистской листовке. Разумеется, слово «товарищ», сказанное героине-подпольщице, находящейся под надзором солдата, звучит двусмысленно.

Сюжет «Стожаров» строится вокруг того, что Андрей Стожар занимает в строю место своего брата Максима. Вместо того чтобы отправиться в военкомат и требовать/просить назначения в соответствующую часть, Андрей сочиняет телеграмму с этой просьбой «первому красному офицеру» Клименту Ворошилову. При этом в разговоре с телеграфистом Андрей, ссылаясь на тайну переписки, гарантируемую «нашей Конституцией», просит никому не говорить об этом до тех пор, пока (но важнее – на случай, если) Ворошилов не ответит. О просьбе Андрея и положительном решении наркома обороны сообщает голос диктора из репродуктора. То есть успешность закрепляется за устной, коллективно-слышимой речью, тогда как честолюбивые желания соотносятся с индивидуализированной интимностью письменного текста, хоть и обретшего фактически коллективное бытование в посредничестве телеграфистов.