Television Romance

Кёнсун принялся стягивать свои джинсы, и они были гораздо уже, чем у Ханыля, и трудно давались его пьяным пальцам; Ханыль сел ровно на кровати и озадаченно смотрел на парня, который, скинув чёрную ткань в угол комнаты полез в комод за домашними штанами графитового цвета с клеткой; потом стянул футболку и швырнул к джинсам, меняя её на голубой оверсайзный лонгслив, в котором его узкие плечи смотрелись ещё уже. Он встряхнул головой, поправляя чёлку, и обернулся к Ханылю, всё это время на него глазевшему. Кёнсун изогнул бровь.

– Ты либо странный, либо извращенец.

– Извини, – Ханыль понурил взгляд. – У тебя больше тату, чем я предполагал. И… Я просто не думал, что ты спортом занимаешься.

Кёнсун опустил голову и приподнял край лонгслива, оголяя торс. Сбоку, справа на рёбрах у него и вправду была тату с рваными буквами выгравированной фразой «never mind». Но его пресс совсем не был таким, как у Ханыля, потому что само телосложение Кёнсуна сильно отличалось; у него была довольно хрупкая фигура, массу набрать не получалось, да он и не хотел; во время учёбы в младшей и средней школах он занимался лёгкой атлетикой, но в старшей перестал из-за травмы, продолжая потом поддерживать фигуру в основном пробежками, когда было настроение, и отчасти правильным питанием.

– У тебя талия тоньше чем у моей бывшей, – заворожённо добавил Ханыль, и Кёнсун вдруг почувствовал, как на его лице расцветает румянец. – Обручи крутишь?

– Ну да, – Кёнсун усмехнулся. – Каждый день, сразу после матушки. Триста вправо и триста влево. – Ханыль засмеялся. – Давай. Вставай, мать твою. Мы идём на крышу. Возьми сестринские коктейли.

Ханыль не совсем понимал, как на такой небольшой крыше мог оказаться выход, но всё равно взял напитки, разлив их по бокалам, и понёс их на подносе вместе со сладкими рулетиками, карамелью переливающимися в тусклом вечернем свете, вслед за Чхве, уверенно шаркающим домашними тапками по коричневому покрытию. Они зашли в соседнюю комнату – комнату Кёнсуновой матери, – и Кёнсун раздвинул лавандовые занавески в цвет интерьера, почти сразу ныряя в открытое окно. Ханыль вскрикнул от неожиданности.

– Всё в порядке, – сказал Кёнсун, рукой маша с улицы. – Дай мне поднос и иди сюда.

Немного дрожащие руки передали Кёнсуну угощение, и он уселся удобнее на синей черепице несильно покатой крыши, на которой было довольно удобно сидеть, и Кёнсун постоянно лазил туда посмотреть на закат или делать домашнее задание. Сине-фиолетовое небо багровело уже где-то за соседскими домами, а воздух был пропитан вечерним предвкушением приятной сентябрьской ночи. Ханыль вылез к Кёнсуну и протянул тому плед, принесённый с его комнаты; Кёнсун вскинул брови, удивляясь смекалке блондина.

– Ни черта не видно, – выдохнул Ханыль.

– Наслаждайся приятной компанией, – сказал Кёнсун, поставив между ними поднос и подхватывая бокал. Жидкость в нём была больше похожа на клубничный лимонад, так что у него не должно было быть проблем с соседями. – С такой редко удаётся провести вечер. Ты счастливчик.

Ханыль усмехнулся, беря второй стакан в руку и делая глоток, жмурясь. Он подцепил пальцами один из рулетиков, первый за тот вечер, и откусил половину.

– Ну ты и прожорливый, – пробурчал Кёнсун и взял другую булочку. – Их нужно есть постепенно, наращивая удовольствие, потому что в середине сосредоточена начинка.

– Разве не нужно откусывать сразу половину, чтобы начинка была в любом случае?

– Ох, ты нетерпеливый, я понял. Кошмар.

Ханыль удивлённо уставился на брюнета, и Кёнсун заливисто засмеялся. Он по правде становился очень и очень разговорчивым от алкоголя, хотя прошлым вечером и не сильно это демонстрировал, потому что слишком стеснялся. Теперь Кёнсун чувствовал себя увереннее. Ханыль больше не казался страшным и неизвестным зверем, по крайней мере, Кёнсуну хотелось в это верить.

Вечер приятно убаюкивал своей безмятежностью; машин практически не было, вокруг в домах стояла тишина, будто все соседи внезапно стали работать в ночные смены вместе с матерью Кёнсуна; они тихо смеялись и обговаривали ещё много всякой ерунды, от школы до самого вкусного на свете мороженого, и Кёнсун сказал, что блондин обязательно должен побывать в диско-кафе; Ханыль сказал, что умеет делать дурацкие джазовые распевки, и что это вообще очень просто, и Кёнсун думал, что скинет этого паршивца с крыши, не иначе.

Когда солнце село, город погрузился в сумерки с расшитым кристаллами бархатным полотном тёмно-синего неба, Ханыль и Кёнсун уже допили напитки и оставили только парочку рулетов на подносе; Кёнсуна здорово вырубало, он то и дело начинал впадать в дрёму, слушая, чем корейский кимпаб отличается от роллов, но всё никак не мог понять; голос у Ханыля стал вялым, он проглатывал звуки и шепелявил сильнее, чем обычно. Когда Кёнсун в который раз ответил, что не понял, Ханыль выдохнул, убирая волосы от лица, заправляя пшеничные прядки за ухо, приходя к заключению, что Кёнсуну лучше один раз попробовать, чем слушать рассказы, и тогда Чхве промямлил:

– Приготовь мне.

– Прямо сейчас?

– В следующий раз.