- Я долго думал, что на тебя никакой управы не будет. Но, оказывается, есть добрые люди. Как видишь, связи тебе здесь никак не помогут. Я не знаю, что здесь. Меня просили лишь доставить тебе. Но думаю, это настоятельная рекомендация прекратить всякую чертовщину. Ты перешла все границы, ведьма. Люди гибнут. Пора с этим кончать.
- Что ты хочешь? - продолжала дрожать Голая.
- Бабы наши, знаешь, на Италию катают - подработка и всё такое. Вон, Малышина - знаешь, Светку? Так эта стерва там замуж за итальянца вышла, оставив мужа и двоих детей. Жизнь там, говорят, сладкая, простая да сытная. Не по твоему ли совету на эту Италию она завеялась? Ехала бы и ты туда, пока по-доброму просится?
- Так всё брошу и поеду, - недовольно пробурчала ведьма, возвращаясь к столу.
- Выбора у тебя нет. Как и у меня. Село у нас было спокойное, дружное, а с тобой все пересрались, убивают друг друга советами твоими. Пора вертать всё на добрую жизнь. И начать с тебя.
- Я-то здесь при чём? Жизнь такая.
- Не прикидывайся овцой, Эмма. Делай, как велят.
- Дом куда дену?
- Я присмотрю - особого труда не надо. Кто решится ведьме пакостить? Или в аренду сдай какому-нибудь городскому дельцу. Потом спокойно продашь. Но здесь тебе больше делать нечего. А то...
- А то, что? В тюрьму меня засадишь?
- В тюрьму? - недобро засмеялся Чепурной. - За что? Твои дружки-клиенты, так сказать, тебя из любого дерьма вытащат! Вон, какую колею к дому накатали своими джипами! Нет, Эмма... По-другому будет сделано. Если за две недели твой зад не будет на итальянских берегах, случится ещё один пожар. Дом у тебя деревянный, но горят, как знаешь, и каменные, как давеча Зоряны. Твой запалает так, что и выскочить не успеешь. Или в лесу где на костре сгоришь.
Она слушала его, не сводя наполняющихся ужасом глаз.
- Ты чего это, серьёзно?!
- А то! - хмыкнул он. - Предупреждаю: сам дровец берёзовых подброшу. Лучших! За сына своего, за жену. А письмецо прочитай, раз такое дело.
Он пружинно встал.
- А чтобы не думала, что шутят с тобой, - начал он, доставая из кармана старого заношенного кителя небольшую бутылочку из мягкого пластика, - я сделаю вот это...
Сжав пальцами маленькую ёмкость, он выдавил из неё тонкую струйку прозрачной жидкости, забрызгав нею всю горницу. Несколько капель попало на руки Гольц, когда ошарашенная ведьма, пыталась прикрыться от веера брызг. Попав на кожу, капли вспыхнули огоньками. Ведьма завизжала, сбивая их.
- Пошёл к чёрту, сволочь!!!
- Не вопи! - посоветовал участковый, с приятным удивлением рассматривая бутылочку в своих руках. - Мне сказали, что если окатить ведьму святой водой во время колдовства или недолго после него, она может загореться... Погляди ж, правду говорили!
Сунув почти полную ёмкость в карман, он пошёл к выходу.
- Ты не тяни, ведьма, а начинай собираться. Времени у тебя не много. Я пока водицы этой припасу, если вдруг надумаешь не слушаться совета.
Открыв двери, он увидел на пороге прежнего чёрного пса. Дрожа своим огромным телом, скаля белые зубы, зверь готовился броситься на гостя, но не успел сделать и полшага, как его накрыл веер водяных брызг. Раздался тихий хлопок, и пёс исчез. Вместо него в вверх поднималось густое облачко зловонного пара.
- Ха! - обрадовался участковый. - Был Рыжик, а стал шарик! Бах и нету!
Охватив обожжённые руки ведьма сидела у стола, заливаясь тихими слезами. С обидой и страхом она слушала смех уходящего гостя.
К нему часто обращались за помощью. Шли изо всех окрестных сёл, приезжали из Дрогобыча, бывали даже из Львова, совсем редко - из Киева. Кто посмелее и решительнее просили о серьёзных вещах, которые могли очень сильно изменить судьбу, как самих просителей, так и близких им людей. В основном же обращались за помощью в проблемах с телом. С начала войны в этих краях врача не оказалось, и Фандер остался единственным фельдшером, кто мог оказать хоть какую-то квалифицированную медицинскую помощь. Как ни странно, но чаще жаловались на бессонницу. Неспокойное время оккупации лишало людей уверенности в завтрашнем дне, пропитывая сознание страхом ожидания близких бед. Чаще других страдали старики. Лишь немногие из них в пустые ночные часы были способны спокойно коротать время в компании неподкупной памяти. Остальные просили помощи в желании получить спасительное забвение, чтобы не мучиться укорами совести, переживая из ночи в ночь муки за некогда совершённые проступки. Война и оккупация заставляли совершать многое из того, о чём потом приходилось горько сожалеть.