Темная башня

Все то время, что мы гостили в колледже у Орфью, сущим наказанием для нас был его престарелый коллега Нелли (Сирил Нелли, ныне практически позабытый автор трудов «Erotici Graeci Minimi»[170], «Застольные беседы знаменитой флорентийской куртизанки» и «Лесбос: маска»[171].) Несправедливо было бы упомянуть о нем в контексте Кембриджа, не уточнив при этом, что породил его Оксфорд, более того, не только породил, но и вскармливал до сорока лет. Сейчас это был усохший, бесцветный человечек с седыми усами и кожей как сильно помятый шелк; одевался он с подчеркнутым изяществом, отличался разборчивостью в еде, некоторой экзальтированностью жестикуляции и всячески изображал светского льва. Он был общительным занудой, а я – его избранной жертвой. На основании того, что он некогда – еще в девяностых! – учился в том же колледже, что и я, он называл меня Люлю – прозвищем, которое я терпеть не мог. Когда ужин подошел к концу и Орфью как раз начал, ссылаясь на срочную работу, извиняться перед стариком за то, что уводит нас, тот воздел указательный палец – так жеманно, как будто только что научился этому трюку.

– Нет, Орфью, – заявил он. – Нет. Я пообещал бедняге Люлю угостить его настоящим кларетом и не позволю вам так вот сразу его похитить.

– О, право, обо мне не беспокойтесь, – поспешно запротестовал я.

[Здесь в рукописи не хватает страницы 11 – примерно 475 слов.]

у меня недоставало слов, чтобы описать.

Опьяневшие от усталости, а может статься, самую малость и от кларета, мы с Рэнсомом вышли на свежий воздух. Квартира Орфью располагалась в противоположном конце двора. Звездный свет и благоуханная летняя прохлада разом нас отрезвили. Мы с новой силой осознали, что за этими самыми окнами, всего-то в пятидесяти ярдах от нас, человечество отворяет дверь, от века запечатанную, и что уже запущена череда непредвиденных последствий, добрых или худых.

– Что вы обо всем этом думаете? – спросил я.

– Мне оно не по душе, – ответил Рэнсом. И, помолчав немного, добавил: – Но одно могу сказать. Где-то я уже видел это здание – то, что Скудамур называет Темной башней.

– Вы, часом, не верите в перевоплощение?

– Конечно, нет. Я христианин.

Я на минуту задумался.

– Если она в прошлом, – проговорил я, – тогда, по теории Орфью, ничто не мешает множеству людей «помнить» Темную башню.

Мы как раз дошли до лестницы, ведущей к квартире Орфью.

Думается, мы вошли в кабинет примерно как в кинозал; там точно так же светился бы в темноте экран и мы на ощупь искали бы свободные места. Только, в отличие от кинозала, здесь «картину» показывали в призрачной тишине. Впрочем, все это я домысливаю в свете нашего последующего опыта работы с хроноскопом; о том, как мы вошли в кабинет тем вечером, я ничего не помню. Последующие события стерли из памяти все прочее, ибо судьба избрала эту ночь, чтобы швырнуть нас – жестоко и грубо, а отнюдь не постепенно, шаг за шагом, – навстречу такому ужасу, что, не запиши я все по горячим следам, мое сознание, скорее всего, его бы просто вытеснило.

Итак, я расскажу вам, что мы увидели – не в том порядке, в каком воспринимал все сам, но так, чтобы можно было яснее понять происходящее. Поначалу мое внимание сосредоточилось на Человеке, и ничего другого я не замечал; но на страницах своей книги я сперва опишу помещение, в которой Человек находился.

Нашим взглядам предстала комната, по-видимому, освещенная утренним светом из незримого нам окна. По ширине она как раз вмещалась в экран, так что мы видели стены из серо-бурого камня справа и слева, равно как и стену напротив нас; все три стены от потолка до пола были покрыты барельефами – ни кусочка гладкой поверхности, даже с острие перочинного ножа. Думаю, неприятное впечатление возникало именно из-за плотности и нагроможденности орнамента, потому что я не помню ничего гротескного и непристойного ни в одном отдельно взятом элементе. Но ни один элемент не использовался единожды. В цветочном узоре каждый цветок повторялся снова и снова, так что голова шла кругом. Над ним помещалась батальная сцена, и солдат было великое множество, словно в настоящей армии; а еще выше – целый флот кораблей с бессчетными парусами плыл по морю, на котором поднимались волна за волной, и каждая волна была проработана с той же безжалостной тщательностью, вплоть до того места, где, наконец, к берегу маршировало полчище жуков, причем каждый жук отчетливо выделялся среди прочих, и каждое сочленение панциря изображалось с энтомологической точностью. На что ни посмотришь, понимаешь, что есть еще детали, и еще, слева и справа, сверху и снизу, и все в равной степени досконально проработанные, повторяющиеся, микроскопические, и все в равной степени требуют внимания, так что и всматриваться до бесконечности невозможно, и глаз не отвести. В результате вся комната словно бурлила, не скажу жизнью (это слово слишком отрадное), но какой-то неописуемой плодовитостью. Просто мороз шел по коже.