Темная муза

Неудивительно, что, когда «Цветы зла» были опубликованы в 1857 году, их моментально убрали с прилавков, а автор подвергся судебному преследованию по обвинению в непристойности. Бодлер уже не смог придти в себя от последствий общественного гнева, хотя продолжал писать и создал такую малую классику как, например, эссе о наркотиках и поэзии «Искусственный рай» (1860), которое в переводе Алистера Кроули имело большой успех в кругах андеграунда шестидесятых годов нашего века. Здоровье Бодлера ухудшалось, а его слава декадента постоянно шла впереди него: приговор по обвинению в непристойности был отменен только в 1949 году. Его лекционный тур по Бельгии в 1864 году превратился в катастрофу, а в 1866 году у него произошло несколько ударов, после которых он потерял способность двигаться и говорить. Сборник стихотворений в прозе, позднее опубликованный под названием «Парижский сплин», был его последним достижением. Его сифилис вступил в финальную фазу. Некоторое время честолюбивый поэт влачил убогое существование в Бельгии, затем его привезли обратно в Париж, где 31 августа 1867 года он умер.

Вилье де Лиль-Адан

Имя Жан Мария Матье Филипп Опост Вилье де Лиль-Адан, как я подозреваю, не из тех имен, что у всех на губах, и даже исследователи оккультизма и эксцентричности нечасто сталкиваются с ним в наши дни. Вилье де Лиль-Адан является, возможно, самым живым воплощением — если мы можем использовать такое грубое слово для такого утонченного характера — этики символизма, которая завоевала главенствующее положение в эстетическом и философском сознании Европы в последние годы девятнадцатого столетия. Он был мало известен в своей родной Франции при жизни, а сегодня вспоминают Вилье — если вообще вспоминают — как автора основополагающей символистской драмы «Аксель». В этой драме, в густом лесу оккультного пустословия и метафорических деклараций отречения от мира возникает одна из величайших острот всех времен. Перед тем как принять яд, который должен перевести в вечность их возвышенную любовь, красавица Сара предлагает охваченному тоской розенкрейцеру-эстету Акселю провести вместе хотя бы одну ночь страсти. Аксель отвергает эту идею с пренебрежением. «О, Сара! — восклицает он. — Завтра я стал бы рабом твоего великолепного тела. Его прелести сковали бы целомудренную энергию, побуждающую меня к действию. Но… представь, что наши порывы увянут, представь, что наступит проклятый час, когда наша любовь, тускнея, будет уничтожена своим собственным огнем… О! Давай не будем ждать этого печального часа…» Сара, не до конца убежденная, что самоубийство является для них лучшим выбором, символизирующая плодородную, но тщетную жизненную силу, которую Аксель намерен отвергнуть, выразила свой призыв в одном крике: «Давай жить!»

«Жить? — спрашивает Аксель. — Чаша нашего бытия уже наполнена, она переливается через край! Какие песочные часы могут измерить часы этой ночи? Будущее?… мы израсходовали его… Существование? Наши слуги займутся этим за нас».