Темная половина

Впрочем, если подумать, он вообще никогда не бодрствовал и не спал по-настоящему, по крайней мере в том значении этих слов, в каком их понимают нормальные люди. В каком-то смысле он спал всегда и лишь перемещался из одного сна в другой. В этом смысле его жизнь — то немногое, что он из нее помнил, — была подобна набору бесконечных китайских коробочек или необозримому залу кривых зеркал.

Этот сон был кошмаром.

Он медленно пробудился от сна, зная, что по-настоящему и не спал. На короткое время Тэду Бомонту удалось пробраться к нему в сознание и подчинить его своей воле. Говорил ли он что-то, выдал ли что-то, пока находился во власти Бомонта? Ему казалось, что да… но при этом он был уверен, что Бомонт ничего не поймет и не сможет отделить действительно важные вещи от совершенно не важных.

А еще он проснулся с болью.

Он снимал двухкомнатную «малогабаритку» в Ист-Виллидже, сразу за авеню Би. Открыв глаза, он обнаружил, что сидит за кривобоким кухонным столом, а перед ним лежит раскрытый блокнот. По выцветшей старой клеенке, покрывавшей стол, текла алая струйка крови. И ничего удивительного: его правая кисть была проткнута шариковой ручкой фирмы «Бик» почти насквозь.

Сон понемногу вспоминался.

Вот так он и выкинул Бомонта из своего сознания. Это был единственный способ разорвать связь, которую этот трусливый говнюк каким-то образом исхитрился установить между ними. Трусливый? Да. Но еще хитрый. И лучше об этом не забывать. Да, лучше не забывать.

Старк смутно припоминал, что ему снилось, как они с Тэдом лежали рядом, в одной постели — они разговаривали, и поначалу это казалось приятным и приносило какое-то странное утешение, — словно болтаешь с братом, когда уже погашен свет.

Только они не просто болтали, да?

Они делились друг с другом секретами… или, вернее, Тэд задавал вопросы, а Старк ловил себя на том, что отвечает. Отвечать было приятно и утешительно. Но еще и тревожно. Сначала его насторожили птицы — почему Тэд продолжает расспрашивать его о птицах? Не было никаких птиц. Может быть, только однажды… давным-давно… но теперь — нет. Это просто уловка, жалкая попытка выбить его из колеи. Но постепенно тревога росла, потому что включился инстинкт самосохранения — и этот инстинкт обострялся по мере того, как Старк все упорнее старался проснуться. У него было чувство, что его держат под водой, пытаются утопить…

И вот в этом сумеречном состоянии, в полусне и полуяви, он пришел в кухню, открыл блокнот и взял шариковую ручку. Тэд не пользовался такими, но разве это должно иметь значение? Наверняка он сейчас тоже писал, у себя за столом за пятьсот миль отсюда. Ручка была неправильной, конечно, даже лежала неправильно — в его руке, — но он сделает это. Сейчас.

Он видел, как его рука выводит на чистом листе: «Распадаюсь на ЧАСТИ». К тому времени он был уже очень близок к волшебному зеркалу, отделявшему сон от яви, и старался передать ручке у себя в руке свои собственные мысли, управлять тем, что появится, а что не появится на бумаге, но это было тяжело. Господи Боже, как тяжело.

Он купил биковскую ручку и полдюжины блокнотов в магазинчике канцтоваров сразу, как только приехал в Нью-Йорк; еще до того, как снял эту убогую конуру. В магазинчике были и бероловские карандаши, и он хотел купить их, но не купил. Потому что не важно, чей разум движет карандашами, раньше их всегда держала рука Тэда Бомонта, и Старку надо было понять, сможет ли он разорвать эту связь. Поэтому он не стал покупать карандаши, а взял вместо них ручку.

Если бы он смог писать, если бы смог писать сам, все было бы хорошо и ему вообще не понадобился бы Бомонт, эта жалкая размазня. Но ручка была бесполезной. Как он ни старался, как ни пытался сосредоточиться, он не смог написать ничего, кроме своего имени. Он писал его снова и снова: «Джордж Старк, Джордж Старк, Джордж Старк», — до тех пор, пока уже в самом низу страницы слова не превратились в неразборчивые каракули дошкольника.

Вчера он сходил в районное отделение Нью-Йоркской публичной библиотеки, где был машинописный зал, и арендовал на час одну из мрачно-серых электрических пишущих машинок «Ай-би-эм». Этот час растянулся на тысячу лет. Он сидел в отгороженной с трех сторон кабинке, стуча по клавишам дрожащими пальцами и печатая свое имя, на этот раз — прописными буквами: «ДЖОРДЖ СТАРК, ДЖОРДЖ СТАРК, ДЖОРДЖ СТАРК».

Перестань! — мысленно рявкнул он на себя. Напечатай что-нибудь другое. Что угодно, но только другое!

И он попытался. Склонился над клавишами, обливаясь потом, и напечатал: «Съешь еще этих мягких французских булок да выпей же чаю».

Но когда он взглянул на бумагу, там было написано: «Джордж еще этих джорджей джорджей старков, да джорджей же старку».