— И человек, с которым я сейчас разговаривал, похож по голосу на продавца, у которого ты покупаешь что-то ненужное по телефону, лишь бы только он не заявился к тебе домой.
— У меня все в порядке.
— Ну хорошо, если так, — сказал Роули, явно не убежденный.
Тэд вышел в коридор и направился к кабинету Роули.
— Вы куда? — окликнул его Харрисон.
— Мне позвонили, но в кабинет Роули, — объяснил он. — Здесь номера телефонов идут подряд. Парень, наверное, ошибся. Набрал не ту цифру.
— И совершенно случайно попал в кабинет единственного из сотрудников факультета, кто сегодня на месте? — скептически уточнил Харрисон.
Тэд пожал плечами и вошел в кабинет Роули Делессепса.
Кабинет был захламленным, уютным, и здесь по-прежнему пахло трубкой — два года воздержания не могли отменить тридцати лет потворства маленьким слабостям. На стене висела большая мишень для дартса с пришпиленной к ней фотографией Рональда Рейгана. На столе лежала раскрытая книга. Огромный, энциклопедического формата том. «Американский фольклор» Франклина Барринджера. Снятая телефонная трубка располагалась поверх стопки синих папок. Тэд смотрел на эту трубку и чувствовал, как прежний, хорошо знакомый страх сжимает его в своих удушающих объятиях. Словно тебя закутали в одеяло, которое давно пора постирать. Тэд повернул голову, почти уверенный, что все трое — Роули, Харрисон и Манчестер — стоят в дверях, выстроившись рядком, как воробьи на проводе. Но в дверях не было никого, а из коридора слышался мягкий, но в то же время слегка скрипучий голос Роули. Он задерживал охранников Тэда. И Тэд сомневался, что это вышло случайно.
Он взял трубку:
— Привет, Джордж.
— Твоя неделя прошла, — прозвучал голос в трубке. Это был голос Старка, но Тэд подумал, что теперь их образцы голоса вряд ли совпадали бы настолько точно. Голос Старка стал другим — грубым и хриплым, как у человека, который долго орал на спортивном матче. — Твоя неделя прошла, а ты даже не приступал, засранец.
— Все верно. — Тэду вдруг стало холодно. Пришлось сознательно приложить усилия, чтобы унять дрожь. Холод, казалось, исходил от телефонной трубки, просачиваясь сквозь отверстия в крышке динамика крошечными кусочками льда. Но Тэд еще и разозлился, очень разозлился. — И не буду приступать, Джордж. Неделя, месяц, десять лет — мне все едино. Почему бы тебе не смириться? Ты мертв и таким останешься.
— Ты ошибаешься, дружище. А если не хочешь, чтобы ошибка была смертельной, ты будешь писать.
— Знаешь, Джордж, как звучит твой голос? — спросил Тэд. — Он звучит так, словно ты распадаешься на части. Поэтому ты и хочешь, чтобы я снова начал писать, да? Потому что теряешь силу сцепления, как ты сам написал. Ты распадаешься в прямом смысле слова, да? В смысле биологического распада. И уже очень скоро ты рассыплешься на кусочки, как чудесный фаэтон Оливера Холмса.
— Это не твое дело, Тэд, — ответил ему хриплый голос. Он то гудел, то дробно шуршал, словно гравий, сыплющийся из кузова самосвала, то срывался на скрипучий шепот, как будто голосовые связки переставали действовать через каждую фразу, а потом снова хрипел и гудел. — Что происходит со мной — это не твое дело. Тебе нельзя отвлекаться. Так что берись за работу и начинай прямо сегодня, а если до ночи так и не соберешься, то ты, сукин сын, очень о том пожалеешь. И не ты один.
— Я не буду…
5
— Кто это был? — спросил Манчестер.
— Студент. — Тэд сам не знал, зачем он солгал. Сейчас он был уверен только в одном: у него внутри все сжималось от дурного предчувствия. — Просто студент. Я так и думал.
— А откуда он знал, что вы здесь? — спросил Харрисон. — И почему он позвонил по номеру этого джентльмена?
— Сдаюсь, — смиренно проговорил Тэд. — Я тайный русский агент. Это был мой связной. Я пойду сам, без лишнего шума.
Харрисон не рассердился — а если и рассердился, то не подал виду. Он посмотрел на Тэда с усталым укором, который был красноречивее любой ярости.
— Мистер Бомонт, мы пытаемся вам помочь. Вам и вашей жене. Я понимаю, как это должно доставать, когда за вами всюду таскаются какие-то посторонние люди, но мы
Тэду стало стыдно… но все-таки не настолько, чтобы сказать правду. Дурное предчувствие не проходило. Ощущение, что все будет плохо — что, может быть, все