Темная сторона Хюгге

Сёрина пытается поделиться своей жизнью, но ей никогда не удастся передать ее кому-то. Не будет ни одного свидетеля, который знал бы, какой была ее жизнь, и был готов нести ее истории дальше, унаследовать фотокарточки, фарфоровые статуэтки, мебель и люстры, подарки от всех тех людей, с которыми Сёрина знакомилась в поездках. В доме полно книг и предметов, единственная ценность которых в том, что кому-то они могли быть дороги как память. Они исчезнут вместе с ее смертью. Те из них, что не будут выброшены, продадут на блошином рынке, где новые хозяева возьмут их в свои семьи, не имея ни малейшего понятия об их значении и предназначении. Нет, нет никакой прелести в том, что жизнь продолжается в других формах, полагает Метте, в том, что страшненькая жестяная банка из-под печенья, принадлежавшая Сёрине, заживет новой жизнью у какой-нибудь чужой фрау, которая будет хранить в ней бельевые прищепки. Метте кажется ужасным, что Сёрина создала домашний очаг, практически перестающий существовать отдельно от нее. Она живет на своей вилле с 1953 года, 49 лет! И она так хотела бы поделиться всем этим с другими. Метте хорошо ее понимает. Если бы ей самой было 85 лет, она бы думала: «Вот последний шанс выплеснуть из себя все, что я знаю. Услышьте меня, кто-нибудь! Скоро меня не станет».

А Сёрина так много может всего рассказать, например, о том, что нужно больше наслаждаться каждым мгновением, растягивать секунды, неспешно длить их. Когда у дерева ушло, может быть, шестьдесят лет на то, чтобы вырасти таким большим, и теперь оно слишком затеняет сад, то можно же, наверное, пожертвовать еще немного времени сверх нормы и спилить его ручной пилой. Можно же проявить подобное уважение по отношению к дереву, а не валить его бензопилой за пять-десять минут. Ну да, Метте полностью согласна и за, и усердно помогает приводить похожие примеры. Они с Сёриной задаются вопросом, почему люди перестали радоваться, делая что-то своими руками, и остались ли те, кто все еще ценит это. Люди в наше время разучились проводить вечера, выстругивая гладкие поделки из дерева, они не вывязывают кружева и не взбивают сливки вилкой. Им слишком некогда.

Метте думает, что неплохо бы смастерить самой что-нибудь красивое, а еще каждый вечер слушать радио. А еще смотреть на небо – подолгу и искренне интересоваться тем, что думают другие, и тем не менее она продолжает ежевечерне убивать свои мозги, сидя перед телевизором. А проводя время с Сёриной, думает, что нужно продержаться здесь аж до самого обеда. Ее совершенно изматывает необходимость слушать, задавать вопросы и улыбаться, она думает только о том, как бы оказаться дома.

Приходит домой и валится спать посреди дня. Она больше не перенесет такого похода в гости. Такое общение требует от нее, на полную катушку требует близости, и проявления интереса, и любопытства, которых у Метте нет. Разумеется, человек должен быть любопытным, она готова подписаться под этим утверждением, готова пообещать, что будет тренировать в себе это качество, но такое ощущение, что эта часть ее организма недоразвилась и функционирует неправильно. Может, дело в какой-нибудь травме, полученной еще в утробе матери. Теряют же люди еще до рождения способность ходить или грамотно писать; так и Метте, возможно, утратила способность проявлять эмпатию. И тут уж тренируйся не тренируйся, продвинешься разве что на йоту, но никогда не добьешься должного уровня, никогда не будешь хорош и убедителен в этой роли. 

[…]

14 июля – Впечатления, полученные в путешествиях

Сёрина говорит, что люди не приобретают никаких впечатлений в поездках. Вернувшись домой, они не в состоянии ничего рассказать, как будто ничего не проникло в них, все осталось снаружи.

– Прямо как американцы, проезжающие всю Европу за неделю или две, – вставляет Метте и хочет уже было рассказать про довольно взрослого мальчика, который, она сама слышала, спросил вчера по-английски свою маму, гулявшую с ним по территории копенгагенской крепости: «А куда мы завтра?» – и сам же ответил: «Ах, да, в Финляндию».

Но Сёрина говорит без остановки. Метте, в общем-то, пришла ради нее, ради того, что Сёрина еще жива и такая старая, и у нее больше прав на то, чтобы быть выслушанной, чем у Метте. Сёрина просто не может понять, как это люди не способны рассказать о своих путешествиях и впечатлениях. Метте говорит, что, может быть, им непросто вернуться домой и поделиться всем этим с соотечественниками. Часто они не изъявляют ни малейшего желания слушать про то, где ты там был и что видел.

– Ну да, – говорит Сёрина, – но ведь все обстоит так же, если их и в самом деле расспрашивают и говорят, что было бы интересно послушать. Им нечего рассказать!

В точности так же происходит с Метте. Она может вернуться из Японии, где провела четыре недели, и сказать:

– Ясное дело, было интересно, но и немного одиноко, потому что непросто наладить общение с местными. Я жила в настоящих японских жилищах, там не было стульев.