Воскресенье
Было уже поздно, и он свернул к океану, в самую гавань, выпить пива. Сел за столик в одном из ресторанчиков под открытым небом, откуда ему было видно огни, горящие вдоль всего побережья, до самого Кундучи. Ему казалось, что он различает огни университета, расположенного чуть дальше от побережья. Официант-индиец кивнул ему, узнав в нем постоянного посетителя – он не в первый раз заворачивал сюда в вечернее время, в этот маленький торговый центр в западной части района Масаки. Именно сюда в субботу утром приходили белые люди с семьями, только здесь можно было купить последнюю нашумевшую новинку, изданную в Англии. Столик, за который сел мужчина, находился с краю. Он сбросил сандалии и почувствовал дуновение океанского бриза.
Уже какое-то время он подумывал, не вернуться ли на родину. Сейчас он с семьей жил в Дар-эс-Саламе, женат был на шведке, родившей ему двоих детей, ее звали Анника, дети ходили в международную школу. Он смотрел на темный океан, отпивая маленькими глотками пиво, которое поставил перед ним индиец и которое показалось ему совершенно невкусным. Он не так часто выбирался куда-то ради себя самого по вечерам, эта привычка появилась у него в последние несколько месяцев. Жену не особенно прельщала мысль вернуться. Ей было вполне достаточно бывать дома раз в два года. Навещать родных и знакомых.
Женщина, ради встречи с которой он сюда приехал, бесшумно подошла из-за спины. Она его напугала. Он поднялся и поцеловал подошедшую, индиец возник около столика и спросил, что ей принести. Женщина была коллегой по работе, как и его самого, жизнь забросила ее в Дар-эс-Салам. Она села на скамейку напротив, поставила на землю сумку, которая по форме вполне могла сойти за рюкзак, и расстегнула молнию на ветровке. Она коротко вздохнула, и мужчина заметил белое ожерелье у нее на шее, бусы из белого коралла, заметил, но ни о чем не спросил. Он хотел, чтобы она пришла, он сам ее пригласил. Но ему не хотелось заходить дальше в их отношениях. Не сейчас. Хотелось просто посидеть и выпить пива, глядя на темный прохладный океан. Океан представлялся мужчине темной комнатой.
Дома Анника как раз укладывала обоих детей, читала им на ночь. Она сидела на маленькой скамеечке, укрывшись с головой простыней, с включенным фонариком. Она читала им по-английски, хотя ни она сама, ни ее муж не были англичанами, и все же дома все говорили друг с другом по-английски. Так они решили много лет назад. Свет фонарика и голос читающей женщины проникали сквозь простыню в комнату. Дети понимали, что папы дома нет.
Мужчина и присоединившаяся к нему коллега все еще сидели за столиком, ощущая на себе дуновение океанского бриза. Белые бусы на шее женщины мерцали, как белые зубы. Ей хотелось завязать беседу, но она уже давно почувствовала, что мужчина этому внутренне сопротивляется. Она поднялась из-за столика и сказала, что ей пора. Мужчине хотелось, чтобы она осталась, хотелось задержать ее, он так хотел сказать:
– Подожди!
Он бы рассказал ей обо всем, что занимало его мысли. О том, как он рос в Дании, о своем брате, о том, как развелись мама с папой. Он бы кормил ее своими историями, как птички кормят птенцов – кладя пищу прямо в клювик. Дождавшись, когда она проглотит его слова, он давал бы ей еще и еще. Он бы рассказал ей, как умер папа, о судебной тяжбе, о том, как семья отвернулась от него, о том, как в итоге он оказался в Африке. Он не смотрел на нее, но единственным его желанием было рассказать ей все, снова стать собой. Но истории преграждали друг другу путь. Они слиплись в огромный, бесформенный ком, и мужчина был близок к панике при мысли о том, что они так навсегда и останутся не рассказанными. Он был похож на воздушный шарик, который тискают в руках: теплый и вот-вот готовый лопнуть.
Но он ничего не сказал.