Дом, в котором жили родители Оле, был построен в 1963 году. Изначально он был совершенно квадратной формы, но спустя год после того, как Оле забрали в приемную семью, они сделали пристройку со стороны сада, но поскольку дом и сад находились на разном уровне, терраса одной стороной зарывалась в землю, практически образуя полуподвальный этаж. Именно здесь отец Оле организовал себе маленькую мастерскую, однако у его жены здесь тоже была своя комнатка, в которой она занималась вязанием. В ней повсюду стояли корзинки с остатками пряжи.
Здесь он ее и нашел.
Она сидела у окна. Хотя было достаточно светло, она зажгла лампу и вязала новую безрукавку. Она была в комнате – и в то же время ее там не было. Он сразу это заметил. Свет от лампы падал на правую сторону ее лица, и вдруг стало видно, как сильно она постарела. Ее лицо было похоже на скорлупу.
Все было в прошлом.
Он знал, что все эти долгие годы, за которые они ни разу не заговорили об Оле, теперь в прошлом, хотя он и не смог бы объяснить почему.
В дверь позвонили. Мать Оле поднялась, двигаясь, как лунатик, и когда она наконец дошла до двери, Хайди уже собралась уходить. Хайди сказала, что она девушка Оле, и мама Оле пригласила ее войти. Где-то глубоко внутри у нее открылось кровотечение, и она уже смирилась с мыслью, что его не остановишь. Тогда, много лет назад, у нее было чувство, что необходимо сделать выбор между мужем и сыном, и она выбрала мужа. Тогда она думала: мы всегда успеем завести ребенка. Тогда она не могла представить себе жизнь без него. Теперь у нее было такое чувство, что время потрачено впустую. Вернувшись к себе в комнату, она поддала ногой упавший на пол и подкатившийся к порогу моток шерсти – он словно хотел выбраться наружу.
Кристиан Химмельструп
Коричневые ботинки
Произнося фразу, он прикрывает рот рукой, привычным движением поднося к губам длинные тонкие пальцы.
− Я вернулся вчера, – говорит он сквозь них, – и всю ночь не спал.
– Я тебя с трудом узнал без загара, ты теперь здорово смахиваешь на англичанина, – бурчит Мартин.
– Рады тебя видеть, – говорит Михаэль, и мы все киваем.
– Мне не оставалось ничего другого, кроме как приехать сюда к вам. И к Саре, – говорит он и поднимается, чтобы заключить официантку Сару в свои объятия.
– Филиииипп! – верещит она. – So good to see you!
– Отосплюсь на пенсии, – продолжает он, немного неуклюже садясь на свое место: одна ладонь у губ, другую он выставляет, чтобы помягче приземлиться на деревянное сиденье стула. Он перекладывает мобильный телефон и блокнот со стола на соседний пустующий стул, чтобы Саре было куда поставить тарелку с его завтраком. Она дружески пожимает его плечо и отходит от столика, покачивая бедрами, с улыбкой оглядывается.
– Старый ты ловелас! – говорит Михаэль.
– Думаете, она была бы не прочь? – спрашивает Мартин, не сводя глаз со спины девушки.
– Не имею ни малейшего понятия о том, чем заняты твои мысли, – говорит Филипп. – Меня лично занимает только одно – будет ли сегодня волна, чтобы покататься на доске. Предпочитаю седлать волны, а не молоденьких девушек, – добавляет он, и нетрудно догадаться, что улыбается он в ладонь.
– А как же Ким? – спрашивает Мартин.
– Ким, да, это другая история.
– Как у нее дела?
– Не знаю, ограничиваюсь тем, что посылаю ей деньги.
– Она добра к тебе, старому борову.
– Просто нужно проявлять милосердие к людям, – говорит Филипп, явно задетый за живое, – милосердие без всяких там задних мыслей.