Темная сторона сексуальной революции. Переосмысление эпохи эротической свободы

В возрасте тридцати семи лет де Сад попадает в тюрьму, где проведет большую часть оставшейся жизни. У него остается единственный способ удовлетворения своих жестоких фантазий – чернила и бумага. Из-под пера выходит его главный труд – «120 дней Содома» – книга, до краев наполненная отвратительными мизогинистскими ужасами. Вполне вероятно, что, если бы у него была возможность, его смертоносные фантазии превратились бы в реальные убийства, жертвами которых стали бы все те же бедные женщины и дети, над которыми он издевался до своего заключения. Обстановка восемнадцатого века создает, конечно, впечатление некоторой отдаленности, но на самом деле де Сад ничем не отличается от любого сегодняшнего насильника со склонностями к нанесению увечий и к пыткам. Анджела Картер могла с таким же успехом сочинить оду Йоркширскому потрошителю[213] и назвать ее «Сатклиффовская женщина».

Да, темный антураж де Сада мог обмануть таких феминисток, как Картер, – но не Андреа Дворкин. Еще в 1979 году Дворкин описала его истинное лицо – псих-аристократ, тративший свои деньги и влияние на получение доступа к телам бедняков:

Вместо того, чтобы боготворить де Сада, левым стоило бы вспомнить о том, что народ дореволюционной Франции голодал. Феодальная система была примитивна и жестока. Права аристократии на труд и тела бедняков были неоспоримы и не ставились под вопрос. Тирания класса была абсолютной. Небогатые люди продавали все, чтобы выжить, – в том числе самих себя. Де Сад приобщился к этике своего класса и активно ее поддерживал[214].

В пасхальное воскресенье 1768 года де Сад встретил на парижской улице одну из своих будущих жертв – вдову Роуз Келлер. Смерть мужа вынудила ее просить милостыню. Он предложил ей стать его домработницей, но, когда она пришла к нему домой, он высек ее и тяжело покалечил. Позже Келлер рассказала, что была уверена, что де Сад собирается ее убить. Поэтому, когда ей удалось сбежать, она долго металась по округе – полуголая, в ужасе, – пока какая-то местная женщина не приютила ее, уведомив полицейских[215].

Келлер не случайно была бедной. Де Саду не случайно удалось откупиться от нее и от тюремного наказания. Не случайно, что все произошло на Пасху, ведь богохульство возбуждало его почти так же сильно, как ненависть к женщинам. Эта антиклерикальная одержимость тоже внесла свой вклад в его высокую оценку у современных интеллектуалов-атеистов. Жертвы де Сада выпали из их поля зрения – они отброшены как давно умершие шлюхи и слуги, – и в памяти осталось только его восстание против консервативных нравов его времен. Дворкин была права в своем описании «свободы», которую символизирует де Сад для своих поклонников: «де Сад пострадал за исполнение твоих желаний. Его посадили в тюрьму так же, как могли бы посадить тебя. Это “ты” – мужского рода. Свобода, которую, как говорят, требовал де Сад, – это то, как мужчины видят свободу»[216].

Удушение

К сожалению, Дворкин проиграла. Большинство феминисток двадцать первого века склоняются к точке зрения Картер. Мужская свобода, воплощенная де Садом – свобода делать больно, унижать и оскорблять, – стала общим достоянием мужчин и женщин в нашей раскрепощенной сексуальной культуре. С одной разницей – в отличие от де Сада, сегодняшние садисты обязаны получить согласие. И это, как нам говорят, все меняет.

Роксана Гей, например, в своем бестселлере «Плохая феминистка» формулирует очень простой приказ:

Любители БДСМ, имейте в виду, что есть такая вещь, как согласие. Конечно, оно должно быть во всех взаимодействиях, но тут оно особенно важно – когда один человек настолько полно предоставляет другому свои тело и разум. Можно сказать: «Я хочу, чтобы ты сделал мне больно», «Я хочу, чтобы ты меня оскорбил» или «Я хочу тебе подчиниться» – и другой человек все сделает. Но – и это очень важно, – когда человек дает знак остановиться, боль, оскорбление и подчинение останавливаются. Без вопросов[217].