Темная волна. Лучшее 2

Настоятель монастыря, укрывшегося за дачным поселком, долго не мог взять в толк, что от него хочет Григорий, когда тот сбивчиво объяснял ему свою просьбу по телефону, однако успел подготовить и молебен, и святую воду. Клирик читает указанные Сапновым молитвы над россыпью патронов с дробью и пулями, окропляет их святой водой, а когда Григорий после освящения протягивает ему пачку денег, твердо отказывается и осеняет Григория крестом.

Когда Сапнов выходит из ворот монастыря, то видит, что дорогу к машине ему преграждает темная фигура. Ряса на ожившем протоиерее поблескивает в лунном свете, мокрая от крови. В этот раз служитель не заводит разговоров, а молча бросается вперед.

Григорий мысленно проклинает себя за то, что оставил ружье в машине. Еле успевает увернуться от удара вилами и коротко бьет протоиерея кулаком в оскаленную пасть. Тот валится на землю, и Григорий не дает ему встать, припечатывая сверху ногой в грудь. Вырвав из ослабевших рук вилы, он замахивается и вонзает их протоиерею в живот. Тот кричит от боли. Григорий надавливает на вилы сильнее, проворачивает их в чреве нечисти, и протоиерей затихает. Изо рта его течет темная кровь.

К церкви Сапнов подъезжает в ведьмин час. Дома и пустые дворы вокруг скованы той тишиной, что рождается лишь страхом. Григорий чувствует, как за мутными стеклами в темных квартирах замерли люди, не спящие, затаившиеся, надеющиеся, что страшное минует, не заметит их, если не высовываться. Окна церкви и дверной проем озарены красным бесовским светом. Григорий слышит доносящиеся изнутри визг и нестройные песнопения, отдаленно напоминающие литании. Зарядив ружье, он глушит мотор и направляется ко входу.

Когда Сапнов ступает внутрь, его захлестывает неистовый, хаотичный водоворот шабаша. На секунду Григорий замирает, остолбенев, и тут же его хватают под руки две молодые, смеющиеся блудницы и влекут в толпу по выщербленным сотнями каблуков иконам.

Церковь полна прихожан, да не тех, для которых ее строили. Ведьмы – ряженые в бесчисленные цветастые юбки, с непокрытыми головами, молодые, лукаво подмигивающие девицы и изборожденные морщинами полубезумные старухи, – они скалят белоснежные клыки или последние гнилые пеньки зубов, скользят по Григорию горящими взглядами и ощупывают его слепыми очами, взмахивают кривыми каменными ножами и резными деревянными посохами в руках. Перемазанные кровью и чистые, словно ангелы. Пышущие здоровьем и безнадежно увечные. Щелкающие в неуклюжем танце костяными и деревянными протезами и отбивающие стройными ножками чечетку. Тонкие, как ветка ивы, и грузные, раскрасневшиеся, как торговки сдобой на базаре. Они исступленно выкрикивают хулы, поминутно харкая на пол черной слюной, и стоят, благоговейно замерев, устремив взгляды к алтарю. Ведьмы сливаются прямо на полу в противоестественном соитии и дерут друг другу волосы в драке. Весь безумный шабаш проносится мимо Григория, омывает его, как волны омывают утес. Под ногами рыскают хромые псы и визгливые коты, из трещин в стенах ползут склизкие черви, в щелях половиц подрагивают лапками жирные белые пауки, а в тенях верещат клубки крыс.

Григорий, оцепеневший и растерявшийся, обеими руками сжимает ружье. Подхвативший его поток тел, выносит Сапнова на пустое пространство перед алтарем. На алтаре же, устланном хоругвями, сидит, властно закинув ногу на ногу, абсолютно нагой, блестящий от елея, вина, крови и женских соков человек. Григорий с неведомой ему до того смесью ярости и испуга смотрит на него, не сразу узнавая в нем себя. На Сапнова устремлен взгляд чужих, горящих потусторонним пламенем глаз, словно выжженных на некогда его лице. Человек в его теле вздымает в воздух руку, и вихрь шабаша вмиг затихает.

– Пришел, значит. – Рот растягивается в улыбке. – Пришел, не убоялся. А почто пришел? Прихвастнуть, как обманул меня? Али мстить? Если мстить, то не за что – только себя можешь корить за опрометчивость. Знал, с чем связался – нечего было договор нарушать. Теперь тебе бежать только до конца дней твоих. А после смерти тебя уж встретят, будь уверен. Как положено встретят. Не полез бы туда, где тебе делать нечего, получил бы сыночка, как и просил – живым и здоровым. Через час, когда закричат первые петухи, окончится шабаш, и я смогу выйти из оскверненных стен. До этого момента у тебя есть время уйти. После – не обессудь.

– Не собираюсь я уходить, – сквозь зубы цедит Григорий. – И тебе не дам.

Он вскидывает ружье и целится в нечистого, нацепившего его личину, а нечистый лишь смеется в ответ:

– Ни свинцом, ни серебром, ни даже осиной – ничем не возьмешь. Стреляй, не стреляй – все одно, я ступил на эту землю, и не тебе меня с нее прогонять.

За спиной у Григория раздается топот и голос протоиерея, тревожный и испуганный:

– Хозяин, он патроны освятил!