Темная волна. Лучшее 2

Маранья с сыном ждали его у подъезда. Григорий выскочил из машины, растрепанный, мокрый, грязный, и устремился к Алешке, но старуха преградила ему дорогу:

– Ты, тварь, – зашипела она. – Что наделал, знаешь? Всех под нож подвел!

Григорий попытался проскочить мимо Мараньи, но она ухватила его за лацкан пиджака когтистыми пальцами:

– Куда?! Слушай внимательно, сынок! Нас за твое самоволие накажут, а ты уже наказан. Но наказание уговора не снимает. Два дня у тебя на все. На исходе второго дня явишься в церковь. Понял?

– Какое наказание? – выдохнул Григорий.

Старуха отпустила его и, ухмыляясь, кивнула в сторону сына. Сапнов подошел к нему ближе. Лешка сидел на лавке, не глядя на отца.

– Сынок, – позвал его Григорий. – Лешенька…

Сын не шевельнулся, будто не услышал.

– Сыночек, – Сапнов неловко обнял сына, прижал к себе, но Леша не ответил на его объятья. Григорий почувствовал холод его тела под руками. Он заглянул в лицо сыну. Бледность, мертвенная и неестественная. Синие губы. Налившиеся тени под глазами. Расплывшиеся кляксами зрачки.

Мертвый сын встал с лавки и мимо Григория прошел в подъезд. Утренний двор, еще скованный цепями сна, пронзил долгий крик, полный боли и отчаяния.

* * *

До вечера Григорий сидел рядом с сыном в его комнате. Каждые пять минут звонила жена, уехавшая к матери еще две недели назад. Григорий не брал трубку. Знал, что не сможет соврать, не удержит дрожь в голосе. Жена еще ничего не знала про Алешку.

Сын устроился на краю своей детской кроватки и смотрел в окно на угрюмых голубей, нахохлившихся на карнизе. Он сидел, ровно держа спину и сложив руки на коленях. Ни движения, ни звука. Григорий пытался говорить с ним, приносил Лешке чай, шоколад и его любимые, но сын лишь сидел, повернув голову в сторону окна, и не шевелился. Приходил Тишка, их кот, терся под ногами Лешки, задевая бледные ступни подрагивающим хвостом, урчал, поднимался на задние лапы, просясь на руки, но сын не видел кота.

Григорий долго рыдал на кухне, проклиная себя и свою затею, и плач его прервал кошачий вопль, донесшийся из спальни сына. Крик боли, предсмертный и захлебывающийся. Сапнов вбежал в спальню и увидел скорчившегося на полу сына. Тот стоял на коленях, а под ним, еле-еле шевеля лапами, бился в последних судорогах Тишка. Из пасти вместе с пузырящейся кровью вырвалось последнее, протяжное урчание. Сын поднял безразличное лицо, покрытое царапинами. По губам Лешки стекало красное, к перемазанной щеке прилип клок шерсти. Сын встал, оставив умирающего кота, уселся на кровать, сложил руки на коленях и отвернулся к окну, где испуганные кошачьим криком голуби по одному возвращались на карниз.

* * *

Маранью Сапнов нашел там же под мостом. Старуха раскладывала на земле кости, не обращая внимания на Григория, стоящего над ней с топором в руке.

– Сына верните, суки, – сказал Григорий.

– А тебе его вернули, – голос Мараньи звучал делано беспечно. – Мы свою часть уговора выполнили. Это ты полез, куда не просят. Вот и расплата. Про завтра не забыл?

Ожидая ответа, она уставилась на Григория склизким бельмом, и он коротко ухнул ее обухом в скулу. Маранья завалилась на спину, обхвати лицо ладонями и взвыла от боли. Григорий занес над ней топор:

– Заткнись, гнида! Зарублю!

Она замолкла. Между пальцами побежал тонкий темный ручеек.

– Я вам тело свое не отдам, – прохрипел Григорий. – Нет сына, нет тела. Такой уговор был.

– Теперь условия ставишь не ты, – глухо ответила Маранья. – Теперь никто из нас ничего не решает. Ты отдашь свое тело или его заберут силой. Оно уже не твое. Это не то, от чего можно спрятаться или убежать, и завтра на закате тебя не станет. Можешь и не приходить, но тогда пострадаешь не ты один. Все, кого ты знаешь и любишь, умрут. Лучше отдай добровольно, мало тебе одного наказания?

Григорий удовлетворенно хмыкнул и занес над ее головой топор.

– Не станет меня, и вам не бывать!

– Стой! – рявкнула старуха, и он замер. Маранья заискивающе заулыбалась, разводя в стороны перемазанные ладони. – Отчего ж сразу не станет? Никто не говорил, что нет выхода. Есть один способ душу твою уберечь, отчего ж нет.

– Говори.

Старуха помрачнела.

– Черный способ, дрянной. Вовек грех не смоешь и в посмертии тебя ждет только сера и раскаленный металл.

Григорий склонился над ней:

– Говори.

И в хищной, шепчущей темноте под мостом Маранья рассказала Григорию все, что знала, и о чем лишь догадывалась. О теле, что отобрано без насилия, о бегущей воде, куда нечисти не ступить, о стенах оскверненной церкви, которые Он не сможет покинуть до первых петухов – все рассказала Маранья, чтобы сохранить свою жалкую, подернутую гнилью жизнь.

Сапнов вышел из-под моста угрюмый, но преисполненный решимости, а с лезвия топора тянулась рваными нитями кровь.

* * *

Весь вечер он колесил на призрачных электричках вокруг города и всматривался в траурные лица пассажиров. Желтый свет прорезал на ликах новые морщины, и пассажиры сидели недвижно, словно боясь их стряхнуть. Серые тени, серые жизни. Мертвые полустанки без единого огонька.