Темнотвари

Где же мы встретились с тем парнем? Ах, да, мы спали в траве под чёрной скалой – Хавстейном (а раньше она называлась Хоувстейнн или Ховстейнн, или даже Хаустейнн, что значит Высокий камень), и я скорее ожидал в гости её обитателя, чем того, кто совершил поход из своей хладной могилы, чтоб тормошить нас. Мы лежали там в забытьи после одного поэтического экстаза, и я проснулся от того, что над нами с восточной стороны стал осыпаться оползень – как будто мелкие камешки поддались под ногой и стали с сухим стуком скатываться с каменистого гребня. Я подумал, что там бродит лисица, так что закрыл глаза и старался лежать неподвижно – ждал, пока зверь переберётся через оползень. Но когда продолжения звука не последовало, я решил для верности проведать эту путешественницу. Я затаил дыхание и внимательно прислушался. Очень долго ничего не было слышно, кроме галдежа недавно проснувшегося кулика-сороки, оббегавшего весь берег в заливе книзу от нас. Тут я услышал осторожные шаги по пышной моховине на той стороне скалы, что была повёрнута прочь от нас. Мне сразу стало ясно: должно быть, на встречу с нами явился покойник, ведь ни одно земное существо не спустится за один шаг с оползня на поросший вереском склон к нам с Лауви. И я представил себе, как он стоит одной ногой наверху, а другой во мхах у камня, растопырившись, словно птичья косточка-«вилочка». Я ждал. И нечистик ждал. Я делал выдохи осторожно, почти беззвучно. Тут раздался щелчок: нога покойника, стоявшая на горе, сорвалась оттуда и с хлопаньем ударилась о ногу, стоящую во мху; для живого человека удариться так коленями друг о друга было бы больно, но мертвец не стонал и не ныл. От этого звука проснулся Лауви. Он приподнял голову от земли и уже собрался завести спросонья своё «чё-чё-чё», но я подал ему знак вести себя тихо. Он послушался, но голову повернул ко мне, чтоб я мог давать ему дальнейшие указания насчёт происходящего. Тут мы – как можно незаметнее и медленно-медленно – повернули головы к тому углу скалы, где стоял в своём укрытии нечистый. Мне виделось: там колышется тень с очертаниями человеческой фигуры, но было ясно, что мертвец выжидает и также следит за нами. Теперь всё решало то, кто окажется терпеливее. Обычно у мёртвых выдержки больше, чем у нас, живущих: лучше всего это видно по тому, как спокойно они лежат в своих могилах, пока ты мечешься, как вспугнутая полевая мышь, а в редкие моменты неподвижности весь дрожишь и трепещешь, тоже как мышь, на этот раз уже домовая, которая юркнула от кота в норку в стене и теперь прислушивается к его движениям в надежде, что ему надоест и он уйдёт, хотя сама не знает, тут ли ещё кот, ведь кошки тоже умеют стоять совсем неподвижно, и колени у них при этом не затекают; – и нам с Лауви надо было быть готовыми к тому, что погибший сын пастора Йоуна одержит верх в этом поединке, где победить суждено тому, кто переждёт противника. Я услышал, как Лауви вздохнул, и увидел, что глаза у него движутся: от скалы к небесам, – а сам я был непреклонен и ждал того, что суждено. И оно пришло: ужасное видение, продержавшееся всего миг, словно облик собеседника в бадстове, парящий перед глазами во мраке, подобно пурпурной маске, когда задувают пламя светильника: раз – два – три – исчез. Так показалась и вновь пропала уродливая голова покойника: он высунул её из-за скалы и осклабился мне в лицо. Кожа у него была белая, а на ней трупное пятно величиной с ладонь, тянущееся от переносицы до правого угла рта, щёки истлели, волосы спускались на лоб подобно пятерне, а под ними вращались алые глазищи. Этот молодой обормот разинул свою пасть, как у ската, – а в ней все зубы были выбиты под корень или вбиты внутрь после падения на камень, приведшее его к гибели; он громко щёлкнул челюстями и пропал, стоило только Лауви взглянуть в его сторону. Тут Лауви посмотрел на меня, ухватил воздух ртом и заревел от ужаса: после этого видения выражение моего лица стало таким пугающим – не мудрено, что он не сдержался. Тогда я понял, почему он не справился с этим заданием в одиночку. Но не успел додумать эту мысль до конца, не успел Лауви закончить голосить – покойник напал на нас. Мёртвый пасторский сын запрыгнул на скалу, уселся на корточки на выступе и разорвал свои штаны сзади по шву. И не успели мы уклониться, как вниз от него хлынул поток мерзости, сопутствующей человеческому жилью: отходы человека и животных, навоз и конский помёт, овечий «горох», тухлые яйца и кости животных, завшивевшие птичьи шкурки, понос грудных детей, рыбьи потроха, обноски мертвецов и разнообразные отбросы. Всё это ливнем обрушилось на нас, а мы вскочили на ноги и вытянули руки, чтоб защититься от этого адского потока, который всё никак не кончался и не прекращался ещё долго после того, как мы убежали от него на моховины. Под этим мощным извержением осталось моё стёклышко для чтения, и я не нашёл в себе сил откопать его из-под этих помоев, да и заставить Лауви тоже было невозможно. Лишь много лет спустя я обрёл другую такую же удобную линзу, и вряд ли стоит говорить, насколько это всё воспрепятствовало моим научным штудиям. Со скалы послышалось, как мертвец, закончив своё дело, издал извращенческий вопль. Не лучше ли сразу сказать, что в тот день, когда на нас обрушился водопад гадости, ярко светило солнце и мхи источали аромат, как они только могут в самый чудесный день лета? А сам я благоухал как отрыжка из глотки мертвеца. У ближайшего ручья мы разделись и смыли нечистоты с себя и выполоскали одежду. Пока мы сушились, позавтракали и стали держать совет. Этот мерзкий мертвечишка явно не желал подчиняться никаким правилам и законам: ни человеческим, ни тем, что приняты у высших сил, и его изгнали из царства не только живых, но и мёртвых. Нам надо было дать этому покойнику понять, какое из этих двух мест ему подобает, коль скоро он уже мёртв.