Темнотвари

Гистеролитом называется один камень, который можно увидеть в королевских музеях, а его изображение – в печатных книгах, и он имеет ту преудивительнейшую природу, что формой схож с мужским детородным органом при мошонке, и наверху у него – полностью оформленный женский детородный орган… Зачем бы всеблагому, вечно бдительному Господу заставлять природу выуживать такой кусочек из своего котла? Ответ прост: показывая, как легко ему слепить подобие человека из глины земной, он хочет напомнить сомневающимся детям человеческим, что может разбить уже существующее и отлить вновь… А они должны следить за своим нравом, взращивать в себе примерное поведение, любовь друг к другу, а Его бояться и почитать… А именно эти части тела он выбрал потому, чтоб люди чтили его повеление плодиться, размножаться и населять землю… Это можно только за счёт размножения: мужчина вводит свой орган в орган женщины, оставляет там семя, дабы оно смешалось с её кровью, проросло, как зерно во влажной почве… О лоне женщины мы говорим, что она носит и вынашивает бремя – и эти слова в достаточной мере описывают совершающуюся в нём трудную работу… К этому повитухи прилагают целебные травы и бремяразрешительные камни, и страдание дщерей Евы велико, хотя мы и не отказываем им в доступных средствах вспоможения… А ещё говорят о «потаённых дверях» в теле женщины… Это грустное название, демонстрирующее, сколь мы бессильны перед задачей сказать, что́ там внутри, что́ выйдет из этого таинственного проёма… Редко мужчина добровольно сидит у этих дверей и ждёт, чтоб они распахнулись перед ребёнком, выросшим из его семени… Хлопотать возле женского паха и отделять от женщины её плод – работа по праву женская… И всё-таки я тоже там был… Это было во время нашего с Сигрид первого бегства от посланцев Стервятника из Эгюра… Лошадей у нас не было, Паульми Гвюдмюнду едва исполнилось девять зим, Хаукону – четыре, а сама Сигга носила третьего ребёнка… Это было в начале зимы, нам с трудом давался путь… Эти волки в человечьем облике пока что не украли у нас сундук с нашей одеждой, книгами, камнями, солями и другими полезными вещами, которые насобирались у меня… Впереди шагала Сигга, по пятам за матерью шёл Паульми Гвюдмюнд, а я замыкал шествие: на руках сын, на спину привязан ящик… Свечерело… Ветер с севера усилился… Тогда стало труднее шагать по скользкой траве на гребне берега, но это было всё-таки лучше, чем идти по сыпучему песку на пляже… Когда мне потребовалось подставить плечо ветру, чтоб не свалиться вниз, я крикнул жене: «Подержи-ка мальчика, а то его сдует»… Тогда она остановилась, тяжело застонала, а потом ответила: «Нет, Йоунас, сам держи, я сейчас рожу…» Вымолвив это, она соскользнула по желобу в гребне берега, к самой кромке воды, нашла там дыру в лавовой стене, заползла в неё… Паульми Гвюдмюнд ринулся было за ней, но я велел ему вернуться и последить за братцем… Я нашёл для мальчиков укрытие от сильного ветра, усадил маленького Хаукона на кочку, скинул с себя ящик и открыл… Собирая вещи, которые могли пригодится при родах, я растолковал Паульми Гвюдмюнду, что их маме предстоят сильные продолжительные мучения, что недуг, поразивший её – самый суровый и опасный у женщин, и неясно, выживет ли она после него, но так жестоко страдает она с ведома и по воле Господа Всемогущего: тем самым она выплачивает долг, возникший в стародавние времена… Я поручил ему напутствовать младшего брата в молитве, они вместе должны были просить всеблагого Бога сохранить и благословить честную и богобоязненную женщину – их мать Сигрид, и своего нерождённого некрещённого братика или сестричку, который пока пребывал в виде зародыша в её утробе, но в этот миг собрался родиться на свет, чтоб бояться Его и совершать добрые поступки к Его славе… Я рассказал, что страдания их мамы будут столь велики, что они услышат, как она страшно плачет и стонет, зовёт на помощь, просит пощады, ещё рыдания будут душераздирающи и постоянны, она будет реветь, как смертельно раненый зверь, – и поэтому оба брата должны горячо молиться, вознося в молитве свои детские голоса, хотя они и тонки… Потом я закрыл ящик… Но прежде, чем пошёл под берег проведать жену, я велел сыновьям сесть на ящик, и так они сидели: две господни пташки, Паульми Гвюдмюнд и Хаукон, с худенькими плечами, головами, наклоненными к стиснутым рукам, – и щебетали, взывая к милосердию Божьему, лия слёзы, напевая псалмы – для помощи матери своей, стонущей в родильных муках… Она лежала, опершись на локти, в дальнем углу проёма между двумя скальными столбами, плечи упирались в каменную стену, а пятки были в сырой береговой гальке… Там, внутри, бурые водоросли упруго ниспадали с каждого камешка, крошечные моллюски-багрянки усеяли весь потолок, как звёзды – небосвод, по полу были рассыпаны обломки раковин мидий, среди которых попадались морские звёзды; там не дуло… Сигрид задрала свои юбки, она молчала, но усиленно потела… В итоге так и вышло: когда я подстелил под неё простыню и собрался приложить к паху камень жизни, двери её плоти раскрылась: ребёнок подошёл к выходу… Это была девочка Берглинд: она излилась из тела матери, словно родник из скалы[47]… Когда достали послед и ребёнку перевязали пуповину, я сходил за мальчиками, сидевшими на ящике, и позволил им взглянуть на сестрёнку… Им показалось в диковинку, что такая былинка могла ввергнуть взрослую женщину, их мать, в смертельную опасность… Там, в лавовой пещере, мы подождали, пока утихнет ветер, а мать с ребёнком оправятся, – и вот наступило утро… Но истовая и действенная молитва на взморье произвела на Паульми Гвюдмюнда сильное впечатление: тогда он был призван к благословенному Господом делу своей жизни – пасторской службе… А как она повлияла на Хаукона, мы уже не узнаем: до этого не успело дойти, как мы потеряли и его, и его маленького братца Клеменса, в тяготах скитаний зимой одна тысяча шестьсот двадцать первого года… Эта мысль для меня до сих пор как нож по сердцу: как нам с Сигрид выпало на долю мало дней вместе с нашими мальчуганами!.. Но всё же я благодарен и рад, что отец небесный сжалился над ними, прижал их к своей питающей груди, когда их земному отцу оказались закрыты все пути к спасению, он был отовсюду изгнан от жилищ своих земляков, с гадким шипением и проклятьями… В том, что таилось за их закрытыми дверьми, никакой загадки не было: там обитали холодные сердца, закрывавшиеся так же крепко, как рука палача сжимается вокруг кнутовища… Едва Сигрид восстала со своего песчаного ложа, я заметил, что при родах у неё под бёдрами вместе с песком были красноватые камешки… Я собрал их несколько пригоршней и положил в наш ящик: это оказался родич кровавой яшмы… И до самого того дня, когда ящик у нас украли, Сигга применяла эти целебные камни, чтоб облегчить родильные муки множеству женщин… Точно так же, как человеческий зародыш сберегается и растёт в потаённом мире в утробе матери, непостижимый и могущий равным образом принять облик как красивой девочки, так и самого отвратительного уродца, так и природа взращивает в лоне своём и невероятных чудищ, и драгоценнейшие самоцветы… Преддверие этих затенённых родильных покоев – впадины и прорези в земной плоти, такие же пещеры, как та, в которой родилась моя Берглинд… Я откидываюсь на кровати, вытягиваю руки, потягиваюсь до хруста в теле… Мышка по-прежнему дремлет у очага, просто удивительно, как ей вообще охота сидеть и слушать мои длинные излияния… Каша с травами застыла в горшке, я выскребаю из него остатки, крошу на пол… В таких, как у меня, увеселительных заведениях рассказчик платит слушателю, а не наоборот… Мышка грызёт еду, навостряет ушки при звуках моего голоса…