Темные дни, черные ночи (СИ)

Он мямлит, но ей не это нужно услышать. Еще больше повысив голос, она спрашивает:

- Когда, черт возьми? Говори!

- Это не имеет значения, Круэлла. Это в прошлом. Тогда все было иначе между нами.

- Румпель, чертов урод, говори, когда ты ее обрюхатил! Скажи мне, я намерена за вас порадоваться!

Если он не ответит, она ему в глотку вцепится. Идиот! Негодяй! Сволочь! Подонок!

Все возможные и невозможные ругательства, все нецензурные слова вихрем пронеслись в ее горячей, гудящей, как улей, голове, и она даже новые придумать успела. Он молчит. Минуту, вторую, третью. Ощущение такое, словно бы прошла вечность. Круэлла уже поднимает руку в неистовом желании разорвать ему глотку, когда он вдруг едва слышно, прошептал:

- В ту ночь, когда в город нагрянули Темные, Круэлла. Я думал, мы умрем. Думал, никогда больше не увижу солнечного света. Ты просто не представляешь, какие муки на нас бы свалились, если бы Темные одержали победу. Это был просто импульс. Не более того. Просто дань прошлому, что у меня было с Белль. Мы боялись, что больше никогда не сможем дышать и…

Даже если она сейчас протрет на своих висках дырку, ей это ни черта не поможет успокоится. Круэлла отступает на несколько шагов, защитным щитом выставив перед собой руки, когда он тянется к ней навстречу. Подняв на него полный гнева взгляд и прикусив губу в кровь, она медленно кивает.

- В ту ночь, когда я пила чертов чай с чертовой Белоснежкой, чтобы спасти твой чертов старый зад. В ту ночь, когда я едва легкие не выдула, чтобы выдрессировать стаю огромных собак. В ту ночь, когда я боялась даже подумать о том, что утро не наступит и замирала от тиканья часов городской башни, ты спал со своей проклятой библиотечной крысой.

Она посмотрела на него прямым, строгим взглядом. Дерзкая ухмылка пробежалась по ее лицу, руки сложились для аплодисментов. Но услышал он лишь несколько коротких отрывистых хлопков.

- Браво, Румпель. Я поражена.

Он сокрушенно покачал головой. Снова подошел ближе, и она снова вынуждена отступить.

- Ну что ж, дорогие, - рот дернулся в нервной ухмылке, - могу лишь пожелать вам счастья. Семейного уюта. Благополучия. Крепчайшей любви. И чтобы ваш ублю…, то есть, - она театрально прикрыла рот рукой, словно бы оговорилась, - ребенок родился здоровым.

Подойдя к машине и резко рванув дверцу, она ныряет в багажник. Достав оттуда бутылку початого вина, Де Виль выдергивает пробку и, поднеся вино ко рту, выпивает половину одним махом, предварительно нарочито бодрым голосом произнеся тост:

- За истинную, всепоглощающую и непобедимую любовь, дорогие!

Бутылка летит под ноги воссоединившимся чудовищам, Круэлла же, закутавшись в шубу и одарив возлюбленного последним гневным взглядом, мчится в машину и, рванув рулем, бьет по газам. С диким воем авто заводится.

Она едет, едет, не ведая, куда, и не зная, зачем. Все вдруг потеряло свое значение. Все пропало. Бессильная злоба и ярость адреналином бьет по вискам, и только она движет ее вперед с безумной скоростью, не позволяет остановиться.

Чтобы не орать от боли (есть и такое дикое желание), Де Виль громче включает музыку. Не вслушивается в ноты, не слышит текст. Внутри нее – раскаленная лава вулкана, но она, должна сдерживаться, не то уничтожит здесь все подчистую. И себя тоже. Самоубийство, как ни крути, в ее планы вовсе не входит.

Адреналин, какого давно не испытывала манит и зовет вперед. Он – единственная причина существовать сейчас. Не жить, нет, а именно существовать. Круэлла Де Виль теперь знает многое: невозможно жить после любви.

Этот же адреналин заставляет ее всю ночь, до самого раннего утра, пьянствовать в местной дырище – пародии на ночной клуб.

Адреналин руководит ею, когда она трахает какого-то смазливого девственника в очках, имя которого даже не расслышала, в салоне собственной машины.

Адреналин разливается током по венам, когда она перерезает тонкую глотку своей несчастной жертвы, что только что кончил, и приникает губами к соленой струйке, так щедро льющейся из его горла. Она любила убивать, но всегда ненавидела кровь. Теперь, кажется, она ее полюбит по-настоящему.

Она могла бы ощутить полнейший, абсолютный, безоговорочный триумф, но – нет. Она этого не чувствует. Ничего не чувствует, кроме тупой боли и тупого желания визжать.

Рвущаяся боль в голове ее почти ослепила. Она совершенно не поняла, как вышла из машины, что ее шатает при ходьбе, будто всю ночь пила, и что она, кажется, сломала каблук. Ярость и боль слились в ее сердце в единый тесный клубок и не отпускают ни на секунду, ни на один чертов миг.

Легкое холодное прикосновение чьих-то пальцев к ее вспотевшей ладони. Она скорее предчувствует, чем осознает, что перед нею – Румпель. Почуяла это по запаху духов, которые были только у него одного такими во всем мире. И еще – по резко еще сильнее усилившейся боли в голове и ненависти в сердце. О, как бы она хотела сейчас его лишиться, чтобы никогда больше, ни единого раза после, не чувствовать этой боли, как ни единого раза не чувствовала боли до этого.

- Что ты делаешь, Круэлла? Ты снова можешь убивать?