Темные небеса

Один из десантников кидается нам навстречу, другой залегает и начинает бить по хазгаровцам короткими очередями. Сара тоже начинает стрелять, но не падает, а быстро-быстро смещается какими-то нелепыми, косыми прыжками. Двоих хазгаровцев точно сметает, но остальные, истошно вопя, несутся, как звери.

Кажется, их ничто не может остановить.

Действия вообще разворачиваются быстрее, чем я успеваю что-либо сообразить. Вроде бы капитан пытается поднять на ноги Лавенкова. Вроде бы сержант подхватывает Андрона с другой стороны. Вроде бы Горбунков, десантник, бегущий к нам, падает и, развернувшись к хазгаровцам, тоже начинает стрелять. Меня же в это время словно подбрасывает самум и, оторвав от земли, влечет по направлению к вертолету. Я едва-едва касаюсь ногами песка. Это — Сара, она как котенка, забрасывает меня внутрь. И — точно, вовремя. На том месте, где мы только что находились, вырастает земляной, страшный букет, переворачивающий собою тела. Песок больно сечет мне лицо. Я зажмуриваюсь, стукаюсь обо что-то, тоже дико кричу, а когда вновь открываю глаза, капитан, поддерживаемый Горбунковым, оказывается уже в вертолете. По лицу у него текут струйки крови, правый бок, за который он обеими руками держится, намокает пугающим, темно-багровым пятном.

— Взлетаем!.. — хрипит капитан.

И еще я вижу два тела, лежащие на песке.

Лавенков и сержант.

— Нет!.. — кричу я. — Их надо забрать!..

— Взлетаем!.. Это приказ!..

Я знаю, что это за приказ. Такой же, как и у Сары: доставить меня любой ценой, живым или мертвым.

— Нет!.. — снова кричу я.

Но вертолет уже отрывается от земли. Сара наваливается на меня и оттаскивает под защиту борта.

— Лежи, идиот!..

Под таким весом мне не пошевелить ни рукой, ни ногой.

И все же краем глаза я успеваю заметить, как подгребает к себе песок Андрон Лавенков.

Руки его движутся медленно.

Точно у краба, погибающего без воды.

Таким я и запоминаю его.

Он с громадным трудом, мучаясь и напрягая все силы, переползает из жизни в смерть…

26

Лизетта пробиралась сквозь бесконечное кладбище автомобилей. Машин были тысячи, может быть, и десятки тысяч: легковушки, грузовики, пикапчики, микроавтобусы, внедорожники. Уткнулась бампером в яму «волга» еще советского образца, пара, видимо, армейских фургонов, прижавшись друг к другу, вздымали полукруглые ребра, с которых был содран брезент. Валялись искореженные велосипеды. Виднелось даже желтое тулово «катерпиллера», придавленного металлическим суставом ковша. Все это как будто пребывало здесь уже лет сто пятьдесят: проржавело, заросло паутиной, из салонов, из распахнутых помятых дверей доносился запах тлена и сырости. Нигде ни единого человека. Куда все подевались? Лишь распластанные останки одежды — джинсы, куртки, майки, рубашки, — слежавшиеся до твердости дерева. И тихое ощущение ужаса, которое пропитывало собою весь воздух: из этого погребального многорядья не выбраться.

Она обогнула трейлер, накренившийся так, что казалось, он вот-вот повалится на бок. За трейлером находилась коляска, сплющенная почти до земли, и, прислонившись к кожаной гармошке ее, сидела большая кукла в грязноватом сиреневом платье с полуоторванным воротничком. Увидев Лизетту, кукла заворочалась, поднялась и сказала неестественно детским голосом:

— Я тебя жду, жду… А тебя все нету и нету…

Это была именно кукла: поцарапанные пластмассовые щеки, выцветшие, частично облупившиеся глаза. Одна из рук кошмарно вывернута назад.

Лизетта шарахнулась за облепленный грязью «ровер». Кукла поковыляла за ней, переваливаясь коряво, как утка, при каждом шаге.

Хныкала:

— Не иди так быстро, у меня ножка болит…

Впрочем, она тут же затерялась за нагромождением столкнувшихся грузовиков. Зато впереди, сравнительно недалеко, Лизетта увидела человека в черном, скользком плаще, в черной широкополой шляпе, который тыкал палкой в боковое окно пикапчика.

— Эй!.. — Она обрадовалась — все-таки живая душа.

Человек обернулся. В дополнение ко всему он был еще и в черных очках. Снял их свободной рукой, разжал пальцы, очки упали на землю.

— А вот и ты, — сказал он, мелко хихикнув. — А я подумал, что ты уже не придешь.

Глаз у него не было.

Из морщинистых провальных глазниц высовывался коричневый мох.

Ворсинки его шевелились.

Лизетта вскрикнула и остановилась.

А человек ухмыльнулся, показав конические, как у мурены, зубы, обеими руками взял палку, с треском переломил ее и выставил вперед щепастые подрагивающие концы, отливающие почему-то металлическим блеском.

— Ну, подойди, подойди ко мне, — приветливо сказал он…

Лизетта открыла глаза и села. Сердце у нее подпрыгивало. Что это за придурь! Надо же, чтобы такое приснилось!.. Никакого кладбища машин, разумеется, не было. Стоял вокруг черный, чуть шевелящийся лес, горел костер, освещающий небольшую поляну, вполне мирно и даже как-то уютно дышал Павлик рядом, под одеялом.

Все было спокойно и тихо.

Однако что-то же ее разбудило.