Темные проемы. Тайные дела

– Путь скорби, – изрекло дитя, показывая на очередную картину – ужасную сцену в предельно реалистичной манере, как будто сам художник был там и чувствовал это. За этим полотном шло еще одно – не менее реалистичное. – Голгофа, – бросил ребенок.

Они завернули за угол – слева пролегла каменная стена, справа остался маячить лес колонн. В поле зрения появились две части диптиха – Трент до сего момента видел только их обесцвеченную оборотную сторону.

– Блаженные и проклятые, – сказало дитя. Излишне было пояснять, кто есть кто. Все более болезненными, по наблюдению Трента, становились картины и фрески, но он решил, что давящее ощущение – результат их совокупного воздействия. В любом случае, было рано отказываться от экскурсии – и еще многое предстояло увидеть. Пришел черед целой группы картин, повешенных рядом.

– Жертва трех священномучеников, – пояснило дитя. Три разных смерти – один предан огню, другой освежеван, третий колесован. Краски, в отличие от некоторых других полотен в коллекции собора, сохранились на диво хорошо. На колесе, как убедился Джон, получше вглядевшись, казнили молодую обнаженную женщину – красивую даже в жутких муках; от места расправы над вторым мучеником странная черная фигура без черт уносила снятую с тела кожу. Трент отвернулся вправо и уткнул ся взглядом в огромное скульптурное распятие среди колонн. На небольшом расстоянии тело на кресте выглядело до боли реалистично.

Ребенок-провожатый поскакал дальше, так легкомысленно относясь к своей хромоте, что Трент невольно растрогался. Они свернули за другой угол. В конце коридора впереди находился блестящий, мигающий объект, который Джон заметил с другой стороны склепа. Ребенок почти пробежал мимо, не обращая внимания на дивное зрелище, и остановился за экспонатом, ожидая, что гость его догонит. Он опустил голову, но Трент ловил на себе его взгляд, украдкой бросаемый из-под светлых шелковистых ресниц.

На этот раз ребенок ничего не сказал, и Джону оставалось только смотреть.

Объект представлял собой тщательно продуманный, украшенный драгоценностями реликварий эпохи Возрождения. Вероятно, именно драгоценности и излучали мигающий свет, потому что освещения в этом закутке не было. В центре реликвария лежала прозрачная вертикальная трубка или тубус. Эта вещь была всего около дюйма в высоту и, вероятно, изготовлена ее хрусталя. Внутри нее виднелась черная нить, почти как ртуть в градуснике. Самое донышко пробирки было чем-то еле заметно окрашено.

Ребенок все еще стоял в странной позе, то поглядывая искоса на гостя, то отводя взгляд. Возможно, он улыбался чуть шире, но его голова была опущена так низко, что не выходило разобрать наверняка. Вся его поза и поведение вели к мысли, что в реликварии покоится нечто такое, что Трент должен увидеть и оценить сам. Дитя будто ждало, загадав про себя, сколько времени пройдет, прежде чем гость решит действовать без стеснения.

«Время, – подумал Джон, – снова играет роль – как и в самом начале». Но реликварий был настолько завораживающим, что ему удалось почти забыть о спешке. Глянув в сторону, на последний проход, ведущий к подножию лестницы, по которой они сошли сюда, Трент заметил, что в склепе появился кто-то еще. Мужчина застыл в центре прохода, не так уж и далеко. А может, и не мужчина вовсе – скорее служка в красной рясе, тот самый мальчик, что обтирал медные ноги Христу. Трент не сомневался, что он пришел поторопить его.

Он заспешил прочь, полный необоснованного чувства вины, даже не поблагодарив должным образом своего юного гида. Но как только он подошел к служке в рясе, тот вдруг раскинул руки по сторонам – тем самым будто преграждая Джону проход. Довольно абсурдный жест – ничего не стоило шагнуть вправо и пробраться по галерее готических колонн.

И Трент повернул голову в том направлении – почти инстинктивно. Там, в проеме справа от него, стоял уже знакомый рыжеволосый молодой человек в зеленой ветровке. На его лице читалось странное выражение – в отличие от служки, остававшегося по-прежнему сурово-благоговейным. Поймав его взгляд, рыжий тоже развел руки в стороны, изображая крест.

Оставался последний путь к спасению. Трент отступил на пару шажков и различил во тьме слева – похоже, сгущавшейся – щеголя с зализанными волосами в сером пиджаке. Его руки поднялись вверх, стоило Тренту заметить его присутствие, и когда они встретились взглядами – это случилось, пусть Джон и плохо мог разобрать лицо в тенях, – он сделал то, чего не делали другие. Он засмеялся.

Замыкая крест, сзади к Тренту подбежал, забыв про всякую хромоту, знакомый ребенок. Раскинув руки и глядя на него ясными глазами, весь сияющий от своей неизъяснимой радости, он напоминал сорвавшуюся в полет птицу.

Большие часы собора пробили двенадцать. В склепе звук колокола обрел ужасную, сокрушительную мощь: двенадцать сильных ударов напоминали пальбу из пушки, и между ними пролегали ужасно долгие, на удивление много времени занимающие паузы.