Темные проемы. Тайные дела

– Onze lieve Vrouw[99], – объяснил изображение мальчик из хора.

– Да, – откликнулся Трент, – вижу, большое спасибо. – Ему пришло в голову, что для хориста чистка церковной утвари – едва ли подобающее занятие. Возможно, впрочем, этот парнишка был вовсе не певчим, а просто церковным служкой. Снова на задворках сознания замаячила мысль, что в любой момент его могут попросить покинуть здание; рассеянным жестом Джон поднес к глазам часы – и с удивлением обнаружил, что те встали, все так же показывая 11:28.

Трент потряс часами у себя над ухом, но они, само собой, от этого не завелись. Парень-чистильщик перешел от чистки лампады к распятию, нежно провел тряпицей по пробитым гвоздями ступням Христа. У него на тощем запястье тоже оказались часы на узком черном ремешке. Трент жестом попросил служку подсказать время, но мальчишка покачал головой с какой-то комичной, не по возрасту, суровостью. Непонятно было, что он этим хотел сказать – то ли его часы тоже оказались сломаны, то ли он решил, что иностранец хочет их у него отнять. Затем, в считанные секунды, до Трента дошло, что мальчишка не суров, а до того исполнен религиозного чувства – будто его уже посвятили в сан, – что, вероятно, из принципа отказался сообщить ему время. Хранит молчание ради блага испрашивающего, разве не многие священнослужители так делают? Трент быстро вышел из часовни, удостоив шедевр Лимейкера лишь самого поверхностного взгляда.

Сколько времени у него осталось?

Дальше по курсу находился богатый алтарь Рубенса, изображающий самого́ святого Бавона, раздающего все свое имущество бедным.

А еще дальше – ужасающая «Мученическая смерть святого Ливина» Герарда Зегерса.

Миновав еще одну боковую часовню, Трент добрался до места пересечения северного трансепта и матронея[100]. Последний был огорожен массивной и непроницаемой оградой из черного чугуна – наподобие клетки для императорских львов. Путеводитель особо отмечал четыре захоронения бывших епископов, которые должны были находиться за той оградой, но Трент, заглянув через кованную решетку, едва различал даже очертания. Он переходил от одного конца лестницы, ведущей к матронею, к другому, ища ступень, от которой падало бы чуть побольше света; безрезультатно. В конце концов он нашел засов на воротах. Те казались запертыми, но на деле – открылись, как только Трент налег на них бо́льшим весом. На цыпочках он вошел в матроней, думая: все-таки стоило затворить за собой. Едва ли он был уверен в том, что гробницы на территории храма удастся рассмотреть подробно – и все же они предстали перед ним во всей красе, эти четыре огромных ларя, поставленных в ряд… Те самые клетки со львами. Он встал у одной, склонившись у последнего Рубикона – крыши из мрамора, – отделяющего от общества мертвецов, и попытался расшифровать одну из надписей на латыни; задача не из простых, но Трент взял за правило не давать себя легко победить. Он вытянул шею и сощурил до легкого головокружения глаза, разбирая древние слова одно за другим, силясь их перевести. Вопрос о закрытии собора для посетителей уже не трезвонил в голове. Но вот на его глазах, перед которыми от напряжения уже скакали размытые цветовые пятна, каменная плита немного сдвинулась… Или так показалось. За один из верхних углов крышки ухватилась чья-то рука – необычайно маленькая с виду.

При виде этого Трент проявил недюжинное хладнокровие, вовсе не двинувшись с места. В конце концов, всему на свете есть объяснение – значит, и этому найдется. Если он сорвется и побежит, голося на весь храм, его просто сочтут за дуралея – и, что в разы досаднее, загадка останется неразгаданной.

И объяснение взаправду нашлось. Налегая на плиту, из ларя с мощами вылез ребенок – совсем маленький, с копной светлых волос.

– Привет, – сказал ребенок Тренту с улыбкой, без намека на местный акцент.

– Привет, – эхом откликнулся Джон. – Ты очень хорошо говоришь по-английски.

– А ты чего хотел? Я англичашка.

На ребенке была темно-коричневая кофточка с открытым воротом и такого же цвета шорты, но Трент не мог решить, мальчик перед ним или девочка. Вальяжные манеры в нем выдавали скорее мальчишку, но было в нем и что-то, гораздо более типичное для девочки.

– Почему ты был… там?

– Да вот залез. Часто так делаю.

– И тебе что, совсем не страшно?

– Никому не страшно рядом с епископом Триестом. Он подарил нам подсвечники – во-о-он те. – Ребенок указал на четыре медных трубки. Логики в его суждениях, очевидно, не прибавилось. – Может, сам хочешь туда слазить? – спросил он, учтиво склонив головку.

– Нет уж, спасибо, – отказался от предложения Трент, зябко поводя плечами.

– Ну, тогда я закрываю. – Дивное дитя водрузило большую каменную плиту на место. Для такого маленького существа это было сродни подвигу – и весьма примечательному, ведь, как отметил Трент, одна нога у него, казалось, была короче другой.

– Ты здесь живешь?