Темный бог вечности

Свежему человеку порядки на планете показались бы воистину удивительными. Контроль приезжающих – жесточайший! – осуществлялся сначала в космопорте, причем сразу по всем параметрам, принятым в цивилизованных местах для разных уровней секретности объекта доступа, то есть по всяким там отпечаткам пальцев, сетчатке глаза, формуле крови и генетическому коду вместе взятым. Зато потом, уже перед входом в подземку, приезжему предстояло, так сказать, "предстать пред бдительные очи" службы внешней охраны. А та требовала так называемый паспорт – местный аналог простейшей идентификационной карты Старых Миров, которой и пользовались-то в них, разве что, гидропонщики, да и то на самых верхних этажах провинциальных Городов.

Уровень радиации на территории космопорта вне его защитных систем был слишком высок для биопов, так что служили во внешней охране аборигены, младшие отпрыски местных знатных родов. Служба была не пыльная, но – увы! – в высших слоях общества отнюдь не престижная. Собственную бесполезность и никчемность чада вполне себе осознавали, однако деньги им платили такие, что мелкие щелчки по самолюбию можно было и перетерпеть. С иномирными приезжающими они вообще благоразумно предпочитали не связываться, зато на своих, которых распознавали безошибочно, отыгрывались в меру отпущенной им природой изобретательности, но уж, во всяком случае, со всем возможным тщанием.

Офицер долго и придирчиво изучал паспорт – многостраничный документ, большую часть которого составляло подробное описание всех мыслимых примет и особенностей паспортовладельца. Потом он так же скрупулезно рассматривал приметы, сравнивая их с описанием, на такую полезную в сыске вещь, как фотография, местная туземная наука еще "не взошла". Когда дело дошло до приметы, поименованной в паспорте как "родинка коричневого цвета размером с фаранг", пребывание имевшей у досматриваемого юного дарования на левой ягодице, оное дарование с энтузиазмом изъявило готовность предъявить очам "высокоблаголепия" соответствующую часть тела, и ухватилось за ремень.

– Не надо, – сердито буркнуло его высокоблаголепие, на что юное дарование скорчило физиономию человека, оскорбленного в лучших чувствах. Высокоблаголепие, еще некоторое время терзавшее в руках многострадальный паспорт и не находившее, к чему бы придраться, вдруг просияло.

– Багаж! – взревело оно с надеждой.

– Не имеется! – проревело в ответ юное дарование, как бы в припадке усердия выкатив глаза чуть ли не за пределы возможного.

Далее юный шеф, шаркая ножкой в пароксизме изъявления верноподданнических чувств, обеими руками прижал к груди сунутый "благолепием" паспорт…

…потом, раскланиваясь, выслушал буркнутое сквозь зубы "Проходите"…

…потом изобразил на физиономии кретинистический благоговейный восторг…

…и лишь после всего этого, находясь уже в состоянии полной и совершенной эйфории, на цыпочках проследовал дальше.

К эскалаторам он подошел уже абсолютно счастливым человеком. Всего отпущенного ему природой здравого смысла хватало сейчас лишь на то, чтобы невнимательно удивиться, как мало надо человеку для полного счастья… всего-то лишь вспомнить, как побагровела физиономия "высокоблаголепия", вдруг понявшего, что в следующую минуту ему под нос будет сунута голая задница.

И ведь никому не расскажешь! – сокрушался юный "сэр научный актуализатор Проекта", представляя себе, как веселились бы старые университетские друзья, расскажи он эту историю на доброй дружеской попойке, как ржал бы на весь кабак Кувалда, грохоча по столу огромными кулачищами, хрюкала бы в кружку эля Крошка, тоненько хихикал Лис или в восторге закатывала бы глазки Манон. "Ах, Генрик! Ах, негодяй! Ах, мерзавец! – орали бы друзья, перебивая друг друга. – Все-то ты что-нибудь, да учудишь…"

В памяти всплывали картинки из прошлой, полуголодной, но такой веселой и бесшабашной студиозной жизни. Чем он, тогдашний, отличался от себя нынешнего? Да тем и отличался, что жила в нем в те умилительно невинные времена несгибаемая вера в собственные силы… в собственную гениальность, если хотите, каковую и не терпелось довести до всеобщего сведения… особенно до сильных мира сего. Даже лозунг, начертанный на арке входа в "Альма-матер": – Будущее в твоих руках! – воспринимал он тогда по отношению лично к себе, любимому, вполне серьезно. Короче, все блага мира казались валяющимися у ног, нагнись и подними.